приводят к аресту гражданских. Исследование, проведенное во Флориде в период с 2008 по 2012 годы, показало, что в случае положительного теста на наркотики должность сохранил только около 1 % полицейских, 7 % не были уволены после краж, и при этом почти 30 % полицейских, на которых поступали жалобы о домашнем насилии, через год по-прежнему работали на том же месте[99]. Жертвы неохотно сообщают о насилии в семье, опасаясь мести агрессоров, а полицейские не только обладают доступом к оружию, но и знают закон, и лично знакомы с работниками прокуратуры, судьями и администраторами. Сожительница полицейского знает наверняка, что любой звонок на 911 зафиксирует бортовой компьютер в патрулирующей территорию машине: высветится адрес дома, из которого исходит звонок, имя преступника, тот факт, что об инциденте заявили, и любая другая информация, которая сразу же привлечет внимание друзей или коллег абьюзера. Не говоря о специализированной подготовке сотрудников правоохранительных органов: по меньшей мере, в четверти отделений полиции не введены протоколы реагирования на сообщения о домашнем насилии[100].

Но кодекс молчания, который часто удерживает полицейских от изобличения коллег, о жестокости которых они наслышаны или подозревают, это не просто трайбализм, «мы или они», философия копы-против-гражданских (хотя большинство полицейских, с которыми я познакомилась, в какой-то мере ощущали подобное). Обвинения работника органов в домашнем насилии могут иметь тяжелейшие последствия для правонарушителей; очень часто они приводят к потере работы, поскольку осужденным агрессорам запрещено владеть оружием. И в то же время связанные с работой стрессы приводят к повышенному уровню бытового насилия, а также к алкоголизму, разводам и суицидам. Уроки мужской системы ценностей, которые я усвоила, сидя в классе Джимми Эспинозы, одинаково эффективны и в любом отделении полиции, и в тюрьме Сан-Бруно.

Лу Джонс, который сегодня играет роль Ронни – кризисный переговорщик с самым большим в Сан-Диего стажем. Он шутит, что сейчас умопомрачительно много времени проводит на поле для гольфа. В те редкие дни, когда не помогает в подготовке новых сотрудников, например, двадцати одного участника тренинга, которые на этой неделе прибыли из разных судебных округов Калифорнии. Репутация опережает Джонса, у него, как говорят коллеги, «хорошо подвешен язык». Вы слышали, что я сказал про член?» – спрашивает Джонс, когда я захожу в офис, где он играет Ронни. Он смеется. Отключил звук со своей стороны. Слышно, как Крис пытается найти с Ронни общий язык, забросить «крючок». Лу подбрасывает и съедает фисташку.

Первые переговоры Джонса были с самоубийцей. Парень на мосту. Джонс весь извелся от беспокойства. Холод, ледяной дождь, ветер под 33 километра в час, три утра. Девушка того парня переспала с его же братом. Джонс сказал ему, что это просто за гранью. Да, но не причина для самоубийства. Парень попросил назвать одну причину, ради которой стоит жить, один предлог, что-то, о чем он раньше не слышал. «Шутку, что ли, рассказать?» – спросил Джонс. «Ну да», – сказал парень. – «Шутку, которой я раньше не слышал». Джон переспросил: «И ты слезешь с моста, если я скажу тебе кое-что, чего ты раньше не слышал?» Парень ответил, что да. А Джон на это: «Лады, как тебе такое: стою я тут и отмораживаю свою черную задницу. Засунь мне в задницу шест – будет ебаное эскимо на палочке».

И парень слез с моста.

У Джонса куча таких историй: неожиданных, нелепых. Как-то раз он прибыл на место происшествия, когда полицейский спецназ в полном снаряжении уже оцепил здание. Они провели там несколько часов. И никто еще не вступил в контакт с преступником. Джонс позвонил ему и сказал: «Парень, здоро́во. Может, ты выйдешь?» И парень вышел. Вот так, с наскока. Истории с несчастливым концом, такие, в которых люди не спускались с мостов, а мужья не отпускали жен, Джонс рассказывает гораздо реже. Эти истории разлетаются по всему участку, побуждая участников недельного тренинга к действию.

Почти двадцать лет Джон проработал переговорщиком в Сан-Диего. Он сказал мне, что на первых порах, то есть в конце девяностых, никто особенно не задумывался о домашнем насилии. «Всё было в духе: ну всё, ушлепок, ты отправляешься за решетку. А если женщина гонит пургу, говоришь ей “Да мне похеру, даже если придется возвращаться и вас обоих упечь”».

Он бросает трубку, не дав Крису договорить. Через секунду звонит телефон. «Ронни, – говорит Крис, – меня очень расстраивает, что ты всё время вешаешь трубку».

«Знаешь что, недоносок? Мне твои расстройства не всрались», – отвечает Лу Ронни. «Раз, два, три. Вешаю трубку!» Клик.

Джонс поворачивается ко мне: «Когда заговорили о домашнем насилии, это многое прояснило. Стало понятнее, что именно происходит». В начале двухтысячных благодаря тренингам и просветительской работе по вопросам насилия в семье полицейские начали разбираться в причинах жестокости абьюзеров и их манипуляциях, осознавать, как полиция наносит жертвам повторные травмы, и почему иногда кажется, что жертвы не хотят прекращать деструктивные отношения. В начале обучения одна из социальных педагогов по имени Кит Груелл рассказала о ситуации, схожей с делом Мишель Монсон Мозур, иллюстрируя, что жертва может водить детей в школу, ходить по магазинам, ездить по делам и казаться свободной, но при этом быть пассивным заложником под контролем партнера, который убедил ее, что ей не уйти от него живой.

Ситуацию отыгрывают еще час. Как ни удивительно, но Джонс ориентируется на определенный сценарий. Он не знает, как ответят полицейские по телефону, но существуют особые индикаторы эмоциональной нагрузки ситуации, и нужно, чтобы офицеры их уловили, ведь именно они влияют на то, что говорит Лу. Он знает, что бросая трубку и ругаясь, ему нужно довести коллег до отчаяния. Знает, что его ответы должны указывать на их ошибки, например, когда они слишком часто меняют переговорщиков. Он также знает, что не может быть совсем несговорчивым. В беседе должны быть и крючки, и шипы. Кроме того, позже по сценарию он начнет высказывать суицидальные мысли, например: «Не знаю, чувак. Пошло оно всё. Дерьмо. На хер это надо. Если Мелисса меня всё равно разлюбила». Офицеры на том конце провода должны уловить изменение настроения, понять, что это указывает на эскалацию опасности. Если преступник считает, что ему незачем больше жить, смертельно опасная ситуация может превратиться в фатальную. Не случайно суицид – один из факторов риска, по мнению Жаклин Кэмпбелл.

В нескольких комнатах дальше по коридору еще один офицер в отставке играет «Ронни» с другими стажерами. Тяжело смотреть, как полицейские пытаются вести свои первые переговоры. В голосах слышится неуверенность, а сценарий пугающе правдоподобен, как для них,