Ощущение математической предопределенности (или ограниченности) природы, особенно ее органических форм и роста, очищенное от идеализма и неприятия, стало очень сильно в наши дни, особенно после появления в последние десятилетия теории хаоса и теории сложных систем. Фракталы, так сказать, стали частью нашего сознания, и мы теперь видим их повсюду – в горных и равнинных ландшафтах, снежинках, клинической картине мигрени, но, самое главное, в растительном мире, так же как Непер четыреста лет назад разглядел в саду логарифмы, а Фибоначчи, размышляя над растениями, открыл золотое сечение.

99 Формы растений бесконечно занимали Гете, и мы обязаны ему самим термином «морфология». У Гете не было ощущения эволюции, но он обладал феноменальной способностью к логическому или морфологическому исчислению, и полагал, что все высшие растения можно получить из простого примитивного типа, гипотетического предкового растения, которое он назвал Ur-pflanze (эта идея пришла ему в голову, писал Гете, когда он рассматривал пальму в Орто близ Падуи, и эта «пальма Гете», как ее теперь называют, до сих пор растет на прежнем месте). У гипотетического прарастения есть листья, которые в результате метаморфоза могут преобразоваться в лепестки и чашелистики, тычинки и пыльники, то есть во все сложные части цветка. Если бы Гете дал себе труд заинтересоваться безлистными растениями, то я уверен, что прарастением он назвал бы Psilotum.

Александр фон Гумбольдт был близким другом Гете и использовал его теорию метаморфоза в своей книге «Физиогномика растений» (на самом деле он расширил представления Гете и писал о космической, универсальной направляющей силе, влияющей не только на растения, но и на морфологию камней и минералов и другие явления природы). Физиогномика растительного царства, утверждает Гумбольдт, «принципиально определяется шестнадцатью формами растений». Одна из таких форм – лишенная листьев ветвящаяся форма – связывает, по его мнению, такие разные растения, как казуарины (цветковые растения), эфедру (примитивные голосеменные) и хвощи. Гумбольдт был выдающимся ботаником-практиком и очень хорошо сознавал все различия между этими растениями, но он, как и Гете, искал принцип, ортогональный биологии и всем частным наукам – общий принцип морфогенеза или морфологических ограничений.

Арборизация растений происходит не в согласии с каким-то первичным архетипом, но в согласии с простейшим геометрическим путем максимизации отношения между поверхностью и объемом, которая обеспечивает условия для эффективного фотосинтеза. Такие же экономические рассуждения можно приложить и к другим биологическим формам, например, ветвящимся дендритам нервных клеток или разветвленной морфологии трахеобронхиального дерева. Таким образом, прарастение, подобное Psilotum, лишенное листьев и иных сложных структур, является образцовой схемой одной из базовых природных структур.

(В более близкое к нам время аналог теории Гете, рассматривающий механизмы того, как все высшие растения могли развиться из псилофитов, был предложен В. Циммерманом в его теории теломов; общую аналогию с морфологией Гете можно увидеть и в некоторых современных теориях самоорганизации, теории сложных систем и универсальной теории морфогенеза.)

100 Такое ощущение перенесения в далекое прошлое поразило Саффорда, когда он увидел на Гуаме саговниковые леса: «их цилиндрические, изборожденные канавками стволы и жесткие, перистые и блестящие листья, – писал он, – заставляли вспомнить о каменноугольном периоде».

Подобные чувства описывал молодой Джон Миккел, писавший о хвощах:

Однако даже прогулка по улицам Нью-Йорка может вызвать духов палеозоя: одним из самых распространенных уличных деревьев (которое, видимо, успешно сопротивляется загрязнению атмосферы) является адиантум, Ginkgo biloba, уникальный, мало изменившийся потомок гинкгофитов, уцелевший со времен пермского периода.

Дарвин в «Происхождении видов» ввел термин «живые ископаемые» для обозначения организмов, которых можно рассматривать как реликты прошлого – членов группы, некогда широко распространенной, но теперь сохранившейся лишь в изолированных и отдаленных районах («где конкуренция меньше, чем в других местах»). Гинкго, например, были когда-то очень широко распространены – они были господствующим растением во флоре северо-западной части бассейна Тихого океана до великого Споканского потопа, случившегося пятнадцать миллионов лет назад, и теперь от гинкго остался единственный культурный вид, который выращивают в одной небольшой области Китая. Самыми впечатляющими примерами открытия таких живых ископаемых в нашем веке были обнаружение целаканта, кистеперой рыбы латимерии в 1938 году и в пятидесятые годы – целого класса моллюсков, которых считали вымершими еще в девонский период. (В свете этих поразительных открытий можно подумать о том, что, может быть, в исполинской океанской пучине нас ждут и другие сюрпризы – выжившие в каком-нибудь океанском «острове» трилобиты, граптолиты, аммониты или белемниты.) И в ботаническом мире случались такие волнующие вещи. Например, в 1994 году была обнаружена австралийская сосна Воллеми, голосеменное растение, считавшееся давно вымершим, а в 1997 году в джунглях Мадагаскара нашли примитивное покрытосеменное растение Takhtjania, считавшееся вымершим тридцать миллионов лет назад. (Я все еще надеюсь, повинуясь иррациональному романтическому чувству, что в один прекрасный день вдруг обнаружатся живые гигантские хвощи или плауны.)

101 Неожиданная адаптация крабов, начавших питаться кокосами, поразила Дарвина, описавшего их в «Путешествии на корабле “Бигль”»: