практическая политика Южной Кореи и Запада – от Клинтона до Пак Кын-хе (последняя вообще свято уверовала в предсказание придворной гадалки о коллапсе КНДР “в течение двух лет”, что и привело ее политику в тупик).

В-четвертых, стремление к созданию ядерного оружия продиктовано не намерениями совершить агрессию против Южной Кореи и захватить ее (хотя такие мечты, возможно, и не были чужды некоторой части пхеньянского истеблишмента в прошлом) и не желанием шантажировать соседей, а опасениями за собственную безопасность. Создание “стратегического уравнителя” – не самоцель, поэтому в принципе возможно обменять ядерный “сдерживатель” на новую модель паритета в области безопасности. Впрочем, пока такой вывод неочевиден и нуждается в проверке практикой.

В связи с этим и с учетом неоднозначности фигуры Трампа надо признать его прагматизм, приведший к встрече с Ким Чен-ыном. Он отказался от политики “стратегического терпения” – сдерживания КНДР и содействия путем давления ее “неизбежному” коллапсу. Будем откровенны: США ранее надеялись, что такая линия приведет не только к решению проблемы ядерного распространения, угрожающей монополии великих держав, но и к сдвигу в их сторону (благодаря объединению Кореи под эгидой Юга), геополитических реалий, сложившихся после Второй мировой войны, в интересах противодействия Китаю.

Трамп увидел иллюзорность таких надежд и признал две очевидности. Во-первых, коль скоро раздавить КНДР не получается, придется иметь дело с нынешним режимом и его лидером, а не уходить от общения. Во-вторых, КНДР – де-факто страна с ядерным потенциалом, и раз ее нельзя уничтожить военным путем (милитаристский блеф 2017 г. хорошо показал, что цена такого решения неприемлема), надо договариваться, искать компромисс.

Оставим в стороне мотивацию Трампа (в том числе внутриполитическую). Тем более что оборонный и внешнеполитический истеблишмент США, скорее всего, не позволит реализовать такие намерения. Важнее вопрос об осуществимости в представлениях обеих сторон позитивного сценария – “обмен ядерного оружия на безопасность”.

Большинство специалистов не верит, что северокорейцы совершат такую глупость, как сдачу своего единственного козыря в обмен на обещания, однако ничего другого американская сторона гарантировать не может. Могут ли скептики быть посрамлены? Ким, похоже, и сам не решил еще, как далеко он пойдет по пути денуклеаризации (думаю, “ядерную заначку” он все же оставит, а американцам придется с этим смириться; возможность этого “сквозь зубы” признают американские специалисты)[259].

Главным препятствием оптимистичному сценарию скорее всего будут заторы в создании гарантий безопасности КНДР. В рамках логики американской политической системы создание такого механизма необратимой природы просто непредставимо, да и неизбежны неоднократные срывы с обеих сторон по причине неудовлетворенности действиями друг друга.

Но речь не об этом речь, а о целях Ким Чен-ына: сможет ли политический процесс урегулирования способствовать трансформации КНДР, и насколько такая конвенционализация (превращение в обычное государство) возможна?

Каковы стратегические идеалы и цели Ким Чен-ына? Похоже, несмотря на мимикрию под стиль своего деда (в целях не только завоевания популярности у собственного народа, но и для обозначения своей особости в международной системе), человек он вполне современный.

Южнокорейские разведаналитики выделяют такие черты его характера, как решительность (причем на грани бессердечности), прагматизм, целеустремленность, принципиальность, стремление к справедливости и честной игре. Вместе с тем он обладает отличными навыками кризисного реагирования, хладнокровен, но может быть отзывчивым, ценит преданность и доверие, не стесняется проявить эмоции, не высокомерен, не любит лесть. Он понимает силу информационно-пропагандистских технологий и пиара, имеет хороший уровень интеллекта, умело пользуется факторами открытости и транспарентности, не чурается микроменеджмента, стремится к получению объективной информации, трезво ее оценивает, не любит “втирания очков”[260]. В общем, оценка Трампом Ким Чен-ына как “таланта”, наверное, не так уж и натянута[261]. Хотя, может быть, это заслуга мудрых советников, а не только лично “маршала”.

Можно ли утверждать, что идеалами такого лидера (европейски образованного), получившего по праву рождения безраздельную власть и “мандат небес” в отношении двадцати пяти миллионов поданных, являются только охранительство, приверженность казарменному строю и консервация информационной ущербности, закрытости и отставания страны по всем параметрам? Конечно, семейные корни и воспитание сыграли свою роль (хотя лично мне не кажется, что Ким третий боготворит своего отца, скорее, он испытывает пиетет к деду как “отцу нации”). Благодаря “чучхейской закалке”, а также пребыванию в Европе, он вряд ли питает и особые иллюзии по поводу справедливости либерального капитализма. Вряд ли Ким Чен-ын ставит во главу угла социальную справедливость, но, наверное, хотел бы, чтобы система “социальных лифтов” в его стране была не сословной, а меритократической.

Впрочем, это предположения. Обратимся к фактам. Поначалу особых новаций Ким Чен-ын избегал. После во многом спонтанного прихода к руководству страной он немедленно занялся укреплением режима личной власти путем беспощадного искоренения потенциально несогласных, резкого ограничения роли военных (бывших становым хребтом режима при его отце), интеграции старых, лояльных лично ему кадров и привлечения (на низовом и среднем уровнях) молодых управленцев в партийную иерархическую вертикаль власти, борьбой с “идеологическим загрязнением” (считая, что народ еще “не дорос” до восприятия “недетских” потребительских и либеральных ценностей).

Если бы он на этом остановился, можно было бы говорить о Киме третьем как о “втором издании” своего отца, Ким Чен-ира, главной задачей которого было предотвращение разбалансировки системы в условиях острейшего внутреннего и внешнего кризиса после распада СССР и утраты гарантий безопасности.

Однако Ким Чен-ын пошел дальше. С самого начала ряд симптоматичных деталей (публичные появления с элегантной супругой, дружба с американским баскетболистом Д. Родманом, сооружение развлекательных и спортивных объектов для народа, новые веяния в поп-культуре) позволили предположить, что вождь и сам не чужд западному образу жизни.

Однако инициативы были отнюдь не либеральными. Поворотным моментом стало провозглашение на мартовском пленуме ЦК ТПК 2013 г.[262] стратегии одновременного развития ядерного потенциала и экономики (“Пёнджин”). Купившись на “обманку” – цитирование лозунга 1960-х гг., – многочисленные “эксперты” утверждали, что такая линия потянет КНДР назад из-за усиления напряженности в отношениях с другими странами и изоляции, приводящей к экономической блокаде, растрате ограниченных ресурсов.

На деле “Пёнджин” означал следующее.

Первое – сокращение общих расходов на обычные вооружения и огромную сухопутную армию при концентрации ресурсов по ракетно-ядерной программе. Эти расходы оказались не такими уж значительными, так как ранее созданные мощности позволяли в форсированном режиме реализовать накопленный еще при Ким Чен-ире задел в ракетно-ядерной программе; средства главным образом шли на оплату труда, в специфически северокорейских условиях, часто не в денежной, а натуральной форме (поощрения, квартиры, улучшенное питание и т. п.).

Второе – фактическое разрешение функционирования на низовом уровне рыночных механизмов, что привело к заметному росту производства сельскохозяйственной продукции, потребительских