в северокорейском банке. Средства с этих счетов могут использоваться Северной Кореей для капиталовложений в образовательные, гуманитарные, энергетические проекты[228]. В конечном счете от северокорейцев зависит, когда и на какие проекты направить средства, однако Россия могла бы проявить больше инициативности в их мобилизации, в том числе путем прямого соинвестирования (особенно в проекты, связанные с энергетикой, распространением русского языка и культуры).

Не секрет, что с геоэкономической и геополитической точек зрения в наибольшей степени нас интересуют перспективы строительства газопровода в Южную Корею через территорию КНДР и соединения Транскорейской магистрали с выходом на Транссиб. Оживление хозяйственной жизни в КНДР и улучшение ее отношений с Югом, безусловно, способствовали бы реализации этих проектов, а они в свою очередь – стабилизации экономической ситуации в КНДР.

Придется исходить из того, что цель денуклеаризации КНДР, ее полного отказа от ядерной деятельности в нынешних условиях недостижима, и надо подходить к многостороннему дипломатическому процессу как к инструменту, позволяющему купировать возможное ядерное распространение и предотвращать обострение политической ситуации вокруг северокорейской ядерной проблемы. Такая реалистичная позиция способствовала бы улучшению настроя северокорейских лидеров в отношении Москвы – помимо всего прочего, КНДР заинтересована в расширении базы своей поддержки в целях выхода из-под “китайского зонтика”.

В интересах России поддерживать и даже стимулировать реформенные процессы в КНДР при условии обеспечения безопасности вблизи ее границ. Это значит, что нам надо способствовать реализации неторопливого эволюционного сценария преобразований в КНДР, исключающего резкие повороты и потрясения.

В КНДР, как показали события, связанные с ликвидацией фракции Чан Сон-тхэка, по сути, уже сложилась олигархическая модель, когда те или иные группировки элиты, пользуясь своим административным ресурсом, подминают под себя целые отрасли экономики. По некоторым данным, “дело Чан Сон-тхэка” связано именно с его нежеланием делиться контролем над финансовыми потоками и такими ресурсами, как экспорт угля, металлов, морепродуктов[229]. Заслуживает внимание мнение российского эксперта К. Асмолова о том, что “…решающую роль сыграло ощущение угрозы монолитности лидерства, потому что если новый курс предполагает определенную легализацию параллельной экономики, то связанную с ней коррупционную составляющую надо рубить максимально жестко. Иначе построенные на коррупции клики подомнут государство под себя, и КНДР может превратиться даже не в аналог советской Средней Азии, а в очень неприятный вариант “банановой республики”. В этом случае Ким Чен-ын мог решить дать всем понять, что за такое будет карать, невзирая на лица”[230].

Мартовский (2013 г.) Пленум ЦК Трудовой партии Кореи принял решение о создании туристических и свободных экономических зон. В мае приняли соответствующий закон, предусматривающий организацию до 14 СЭЗ в различных провинциях страны[231]. Был создан специальный орган для решения административных вопросов, связанных с экономическими зонами; зарубежные комментаторы выражают скепсис относительно привлекательности этих проектов для зарубежных инвесторов на основе указаний, отданных “вождем” 28 июня 2012 г. Так называемые меры 28 июня предусматривали создание “непланируемой социалистической экономики”, начиная с реформ в сельском хозяйстве[232] (уменьшен размер сельскохозяйственных бригад). Иными словами, состоялся переход на семейный подряд.

Экономическая стратегия КНДР после VII съезда Трудовой партии Кореи[233]

Состоявшийся в мае 2016 г. VII съезд Трудовой партии Кореи (ТПК) символизировал завершение консолидации власти Ким Чен-ына. В остальном внешне все осталось без изменений (правда, полное содержание состоявшейся на съезде дискуссии неизвестно). Глава Северной Кореи подтвердил намерение следовать проводившемуся курсу экономического развития: ограниченное использование рыночных механизмов (без придания им официального статуса), призванных обеспечить экономический рост, в рамках существующей командно-административной системы.

Такое следование канонам отразило всю противоречивость социально-экономического развития КНДР в последние годы. С момента падения мирового социализма и во многом вследствие прекращения сторонней помощи в КНДР произошел распад планово-распределительной системы, ускорилась деиндустриализация, возникла новая экономическая реальность. Она характеризуется как новым характером производственных отношений, так и иной отраслевой и территориальной структурой.

"Трудный поход” 1990-х гг. и попытки преодоления кризиса в начале 2000-х гг.

Распад социалистической системы и СССР, в результате чего КНДР лишилась поддержки и рынка соцстран, застал экономику страны, которая и так уже находилась в плачевном состоянии, врасплох, совершенно не готовой к таким кардинальным потрясениям. Ситуация усугубилась масштабными природными бедствиями, международными санкциями, введенными под предлогом ядерной программы[234]. Но главную роль сыграла неготовность руководства страны, опасавшегося ослабления контроля, предпринимать решительные действия хотя бы для предотвращения катастрофических гуманитарных последствий, не говоря уже о формировании полноценной социально-экономической программы по выходу страны из кризиса. Между тем после смены власти в 1994 г. от Ким Чен-ира многие этого ожидали. Все сказанное привело к так называемому тяжелому походу – массовому голоду, унесшему жизни нескольких сот тысяч человек, практически полной остановке госсектора, включая распределительную систему, что сопровождалось стихийной деиндустриализацией.

В этих условиях появились первые ростки рыночного хозяйства – получило развитие мелкотоварное производство, расцвели запрещенные до этого рынки, челночная торговля с Китаем. По некоторым оценкам, уже в 1990-е гг. в негосударственном секторе создавалось около половины ВВП. Власти в те годы ограничились тем, что закрыли глаза на это несоответствие между попытками населения выжить и идеологией, не препятствуя изменениям “снизу”, но и не признавая реальности, в которой происходило стихийное развитие товарных отношений[235]. Официальная пропаганда продолжала говорить о верности идеям “чучхе” и “социализму нашего образца” (впрочем, риторика осталась в целом неизменной и сегодня; важно, что стоит за терминами).

Несмотря на проявленный интерес к реформам, предпринятым в других странах соцлагеря, главным образом к китайской модели развития, призывы Пекина последовать его примеру остались не услышанными. Северокорейское руководство опасалось чуждого влияния и было решительно настроено противодействовать его проникновению. Кстати, на VII съезде ТПК публично был подтвержден ранее раздававшийся лишь в кулуарах (чтобы не осложнить отношений с главным спонсором) тезис о том, что КНДР не будет следовать путем “реформ и открытости”[236]. Это означало, что копировать китайский путь она не станет (хотя такое заявление само по себе вызвано политическими причинами, ухудшением отношений с китайцами, которых в КНДР именуют сегодня “предателями социализма” и стремлением дистанцироваться от Пекина). Руководство КНДР успокаивает население и стремится обозначить свою “уникальную роль” в современном мире, как “лидера дела социализма и самостоятельности”[237].

В 1990-е гг. основанная на плановой командно-административной системе экономика продолжала деградировать, а повседневная жизнь населения в связи с набирающими темп изменениями на микроуровне все больше расходилась с пропагандистскими заявлениями, несмотря на периодические доморощенные инициативы власти. Товарно-денежные отношения развивались совершенно стихийно, власти закрывали на это глаза или попустительствовали, что породило невиданную ранее коррупцию на низшем и среднем уровнях правоохранительных органов