Норман был эгоистичным, мерзким типом. Он был начисто лишен порядочности и чести и ради собственной власти был готов принести в жертву кого угодно. Однако когда он ставил очередную подпись под свидетельством о владении акцией, мне казалось, что с пера его стекают не чернила, а кровь.

С тридцатиэтажной высоты я смотрел вниз на улицу. Отсюда все люди казались малюсенькими. У них крохотные мечты, микроскопические планы. Завтра суббота, выходной день. Кто-то поедет на пляж, кто-то — в парк. Они будут беззаботно сидеть на траве рядом с женами и смотреть, как резвятся детишки. Счастливчики!

Им не приходится жить в джунглях, где ценность человека определяется по его способности жить среди волков. Они не родились у отца, который мог любить только сына, похожего на него. Их не окружают люди, которые думают только о том, как бы припасть к источнику богатства. И любили они по велению чувств, а не по расчету.

У меня стало кисло во рту. Возможно, так оно и происходит внизу, но на самом деле я этого не знаю. И у меня нет особого желания это узнать. Мне нравится наверху.

Это все равно как быть в небе: рядом нет никого, кто бы говорил мне, что можно, а чего нельзя. В моем мире ты сам устанавливаешь правила. И всем приходится по ним жить, нравятся они им или нет. Это — пока ты наверху. А я собирался оставаться здесь долго. Так долго, чтобы, упоминая мое имя, люди знали, о ком говорят. Обо мне, а не о моем отце.

Резко отвернувшись от окна, я подошел к столу, взял свидетельства и просмотрел их. Они были подписаны правильно. Бернард Б. Норман.

Берни поднял глаза и попытался улыбнуться, но это ему плохо удалось.

— Много лет назад, когда Берни Норманович открыл свой первый дешевый синематограф на Четвертой улице, никто и подумать не мог, что однажды он продаст свою компанию за три с половиной миллиона долларов.

Неожиданно мной овладело полное безразличие. Мне уже не было его жаль. Он обокрал компанию более чем на пятнадцать миллионов, оправдывая это только тем, что он когда-то ее основал.

— Наверное, это вам тоже потребуется, — сказал он, засовывая руку в карман и вытаскивая сложенный лист бумаги.

Это было заявление об отставке с поста президента компании и председателя совета директоров. Я не мог скрыть своего удивления.

— Что-нибудь еще от меня нужно?

— Нет, — ответил я.

— Не совсем, — мягко произнес он и направился к телефонному аппарату. — Оператор, это мистер Норман. Теперь можете соединить мистера Корда. — Он протянул мне телефонную трубку: — Вас.

Я взял ее и услышал:

— Вас вызывает Лос-Анджелес, мистер Корд.

Ожидая соединения, я поймал на себе хитрый взгляд Берни. Он подошел к двери и обернулся к племяннику:

— Идешь, Дэвид?

Вулф начал было вставать, но я повелительно сказал, прикрывая рукой трубку:

— Останься!

Дэвид взглянул на дядю, едва заметно качнул головой и вновь опустился в кресло.

— Почему я на что-то рассчитывал от моей плоти и крови? — вопросил Берни и ушел.

В трубке раздался женский голос, который показался мне смутно знакомым:

— Джонас Корд?

— Да, я. Кто это?

— Айлин Гайар. Я ведь день пытаюсь дозвониться до вас. Рина… Рина…

Ее голос сорвался. От зловещего предчувствия у меня похолодело сердце.

— Да, мисс Гайар? Так что насчет Рины?

— Она… она умирает, мистер Корд, — выдавила она сквозь рыдания. — И хочет вас видеть.

— Умирает?! — повторил я.

Я не мог этому поверить. Только не Рина. Она неистребима.

— Да, мистер Корд. Энцефалит. Поторопитесь. Врачи не знают, сколько она протянет. Она лежит в клинике Колтона в Санта-Монике. Я могу ей передать, что вы едете?

— Скажите, что я уже в дороге! — ответил я и положил трубку.

Я повернулся к Дэвиду Вулфу. Он наблюдал за мной со странным выражением.

— Вы знали?

— Да.

— Почему мне не сказали?

— Не мог. Мой дядя боялся, что если вы узнаете, то не захотите купить у него акции.

Я снова взялся за телефон и попросил соединить меня с офисом Морриси на аэродроме.

— Вы хотите, чтобы я ушел? — спросил Вулф.

Я помотал головой. Меня заставили купить совершенно ничего не стоящую компанию. Но жаловаться я не имел права. Я знал правила игры.

Но даже и это не имело значения. Ничто не имело значения. Кроме Рины. Я нетерпеливо выругался, дожидаясь, чтобы Морриси ответил.

Я мог попасть к Рине только на КА-4.

В ярко освещенном ангаре кипела работа. На крыльях двое сварщиков с опущенными масками приваривали дополнительные топливные баки. Внизу росла груда мусора: механики снимали все, что увеличивало вес самолета и при этом не было совершенно необходимо в полете.

Я посмотрел на часы, показывавшие двенадцать. В Калифорнии уже девять.

— Долго еще? — спросил я у подошедшего ко мне Морриси.

— Не очень, — ответил он, глядя на листок бумаги, который он держал в руках. — Но даже после того, как мы все снимем, останется семьсот пятьдесят лишних килограммов.

Весь Средний Запад был полностью закрыт грозами. Оставалось только облететь их с юга. Для этого, по расчетам Морриси, для самого полета нужно было взять на сорок три процента топлива больше, плюс семь процентов про запас.

— Почему бы вам не задержаться до утра? — спросил Морриси. — Может, погода улучшится и можно будет лететь напрямую.

— Нет.

— О Боже! Но вы же просто не взлетите! Если вам так хочется погибнуть, взяли бы револьвер!

Я посмотрел на груду снятого с самолета оборудования.

— Сколько весит радио?

— Двести семьдесят пять килограммов. Но его снимать нельзя! Как вы узнаете о своем местонахождении и погоде на маршруте?

— Так же как я их узнавал раньше, когда на самолетах радио не было. Снимай!

Он направился к самолету, недоуменно качая головой. Тут мне в голову пришла еще одна идея.

— А система подачи кислорода в кабину?

— Четыреста, включая баллоны.

— Снимешь и ее. Я полечу низко.

— И через Скалистые Горы тоже?

— Положи в кабину маску и портативный баллон.

Войдя в кабинет, я позвонил Базу Далтону в наш офис в Лос-Анджелесе. Его разыскали только дома.

— Баз, это я — Джонас.

— А я гадаю, когда ты позвонишь.

— Сделай мне одно одолжение.