Синцов вдруг подумал, что Грошев знает. Знает, что он к нему заходил вчера вечером.

– Да ничего, – ответил Синцов. – Дома сидел вчера, спать хотелось. Но не приснилось ничего вроде.

– Завидую, – сказал Грошев. – А мне лестницы снились, надоело даже. Настроение какое-то… дурацкое. Неколлекционное.

– Ну да, – согласился Синцов. – Вся эта история с Царяпкиной…

– Царяпкина… – Грошев потер лоб. – С Царяпкиной у нас длинная история, это точно… Так часто случается – сначала люди дружат, потом… Потом ненавидят. То есть я ее не ненавижу совсем, а она меня – да.

– Почему?

– Думает, что я ее предал.

Сказал Грошев и тут же заверил:

– Но я ее не предавал, ты не подумай! Не предавал никогда! Просто у нас случились разногласия…

Грошев помолчал, затем продолжил:

– Царяпкина предпочла летать в облаках, а я уже тогда понял, что надо о жизни думать, о будущем думать. За это она меня, кстати, и ненавидит – за то, что я взялся за ум, а она в инфантилизме погрязла. В дятловщине своей беспробудной. А кому это надо?

Грошев обратился ко мне.

– Не знаю, – пожал я плечами. – Может, и надо. Ты же сам говорил, что такие, как Царяпкина, тоже нужны.

– Да, наверное, – согласился Грошев. – Нужны. Но она ведь не хочет ничего понимать! Я из-за нее уже попадал в ситуации, а теперь она совсем сорвалась. Бульдозеры жечь собирается! А дальше что? Мост взорвет? Тепловоз захватит?!

Ну да, подумал Синцов, Царяпкина разбушевалась.

– Я ее в дурдом законопачу, – сказал вдруг Грошев. – В Никольское. Там главврач колокольчики коровьи собирает, а у меня как раз есть парочка.

Грошев невесело посмеялся.

– Ладно, проехали, – махнул рукой Грошев. – Всякое бывает. Но настроение, конечно, сбилось… А когда такое настроение, дома киснуть не хочется.

С этим Синцов был вполне согласен, и дома ему тоже сидеть не хотелось, но и в таком неприятном месте находиться… Лучше бы они по городу погуляли.

– Пойдем, – сказал Грошев. – Тут недалеко, еще покажу кое-что.

Они отвернули от пляжа и углубились в ивняк, пробирались долго и как через джунгли – ивы разрослись густо, одна на другой. Сначала под ногами скрипел песок, потом поднялись выше и пробирались уже по настоящей земле, пока не уткнулись в резкий подъем. Грошев остановился.

– И что тут? – осторожно спросил Синцов.

После вчерашних приключений Синцов ожидал. Чего-то необычного. Что копать будут.

– Про Пугачева слыхал? Емельян который?

– Слыхал, конечно.

– Когда восстание пошло на убыль, отдельные отряды ударились врассыпную. По Сунже поднялись две барки с пугачевцами. Предполагается, что они везли некоторую часть из награбленного на Волге. Одна барка села на мель и затонула, другая поднялась до Гривска.

– И что?

– Здесь случился бой, – сказал Грошев. – Именно на этой излучине все и произошло. Там…

Грошев показал на поросший ивами подъем.

– Там был берег, и там расположились солдаты, примерно рота гренадеров, выписанных из самого Петербурга. Они прятались за кустами и в траве. А барка с пугачевцами плыла примерно здесь, где сейчас мы стоим. Когда они поравнялись, гренадеры дали залп. Думаю, большинство бунтовщиков погибло сразу.

Грошев поглядел под ноги, и Синцов поглядел. Кочки. Коряги. Кусты.

– Думаю, большинство погибли сразу, – повторил он. – Те, кто остался жив, прыгнули в воду и добрались до берега.

Грошев указал на подъем.

– Здесь они схватились с солдатами, в этом самом месте. Представляешь?

– Откуда ты-то знаешь? – спросил Синцов. – В музее посмотрел? На старых картах?

Грошев отмахнулся.

– Наши краеведы не знают ничего дальше девятнадцатого века, – сказал он. – Они ленивы, не любознательны и никогда не выходят в поле, сидят в архивах в лучшем случае, пыль глотают. А старые карты тоже врут, они неточны. Сунжа слишком извилиста, она меняет русло примерно раз в сто лет, это хорошо видно весной, в разлив, когда воды много. Если у наших краеведов была бы хоть капля мозга, они поглядели хотя бы на спутниковые снимки – прежнее русло прослеживается по расположению стариц… Но им это неинтересно.

– А почему ты им не расскажешь? – поинтересовался Синцов. – Или сам… Написал бы статью в журнал…

Грошев усмехнулся.

– Если я напишу статью, тут через день от копарей не проплюнуть будет, – сказал он. – Прозвонят и реку и лес, и берег и дно, все гвозди поднимут. Зачем мне это надо?

– Логично.

– Про это место знаю только я, – сказал Грошев. – Ну, ты теперь еще…

– Не боишься? – перебил Синцов.

– Кое-что покажу тебе, – не ответил Грошев. – Интересная штука, такую вещь не каждый день увидишь. Нашел здесь. Весной вода берег подмыла, я и нашел.

Он сунул руку в жилетку и достал мешочек, а из мешочка в свою очередь пулю. Синцов подумал, что пуля похожа на маленькое ядро. Грошев кинул пулю Синцову, Синцов поймал. На самом деле как ядро.

– Переверни.

Синцов перевернул пулю. На другой стороне был вырезан знак, его затянуло ржавчиной, но до сих пор он был вполне различим. Крест.

– Зачем крест? – не понял Синцов.

– Против нечистой силы, – ответил Грошев.

– То есть?

– Многие считали, что Пугачев – колдун, а все его бойцы неуязвимы в схватке потому, что продали душу нечистому. В это верили даже офицеры. Поэтому они вырезали на чугунных пулях крест, а на свинцовых пулях сразу отливали молитвы. На этой пуле сорок сороков анафем, если верить легендам. Только такие пули могли их успокоить совсем.

– А обычные?

– Обычные пули на них почти не действовали. То есть с ног сбивали, но пугачевцы тут же вскакивали и снова бросались в бой. А после пули с крестом они уже не поднимались, так и валились.

Синцов подкинул пулю. Тяжелая, граммов сорок, наверное, пальцы оттягивает. Синцов подумал, что если бы такая пуля попала кому в лоб, то вряд ли у него возникло желание подняться. И безо всякого креста.

– Этой пулей можно убить хоть Сатану, – сказал Грошев. – Кого хочешь. Она всегда попадает в цель.

Синцов вернул пулю, Грошев спрятал ее обратно. Псих. А пуля интересная.

– Дурацкое все-таки настроение, – сказал Грошев. – Не пойму… Словно что-то случиться должно… Плохо.

– А барка? – Синцов покачал головой. – Если… Если барка затонула все-таки здесь? Ты ее не искал?

– Вполне могла затонуть, – согласился Грошев. – Так что если ты имеешь в виду пугачевский клад… Да, какая-то часть вполне может и здесь лежать. Но теперь это глубоко. Очень глубоко.