Тетушка Розелина коснулась своей жестковатой, но чуткой рукой густых вьющихся волос племянницы:

– У тебя на голове настоящий колтун… Ну-ка, сядь, я попробую распутать твои кудри.

Но едва она провела гребнем по волосам Офелии, как над кроватью зазвенел колокольчик с надписью «Музыкальный салон».

– О господи, твоя хозяйка и ее распроклятая опера! – вздохнула тетушка Розелина. – Что бы она там ни говорила, она просто одержима этим спектаклем. Лежи, отдыхай, я сама займусь ее партитурой.

Тетушка ушла, а Офелия решила встать и одеться. Слишком долго оставаться со своим настоящим лицом было опасно. Облачение в ливрею потребовало долгих осторожных манипуляций, но ее усилия оказались не напрасны. Едва она справилась с пуговицами, как раздался стук в дверь.

Первое, что она увидела, отперев ее, был огромный патефон. Она удивилась еще больше, когда обнаружила, что его тащит Гаэль.

– Похоже, ты тут приходишь в себя, – пробурчала она. – Я к тебе вот с этой музыкой. Войти-то можно?

Офелия подозревала, что рано или поздно жизнь сведет ее с Гаэль, но не ожидала, что это произойдет так скоро. Гостья с трудом удерживала патефон, и ее бровь над моноклем перекосилась от напряжения. Сегодня на ней были простая блузка и куртка. Все лакеи, выходившие из душевой и туалетов, восхищенно свистели ей вслед. Грубые мешковатые комбинезоны скрывали фигуру Гаэль, а оказалось, что она у нее очень даже соблазнительна.

Офелия знаком пригласила гостью войти и заперла дверь на ключ. Гаэль, не теряя времени, водрузила патефон на столик, осторожно вынула пластинку из сумки, висевшей у нее на плече, положила ее на диск и стала накручивать ручку. Оглушительные фанфары загремели на всю комнату.

– Здесь у стен есть уши, – вполголоса пояснила Гаэль. – А так мы сможем поговорить свободно…

Она бесцеремонно плюхнулась на кровать, словно у себя дома, и добавила с насмешливой улыбкой:

– …Как женщина с женщиной.

Офелия испустила покорный вздох и медленно, чтобы не разбередить боль в ребре, села на табурет. Она уже поняла, что Гаэль ее разоблачила.

– Да ты не робей, – сказала та, улыбнувшись еще шире. – Держу пари, что ты и разговариваешь не хуже меня.

– С каких пор вам это известно? – спросила Офелия.

– Да с первой же минуты. Ты могла провести кого угодно, моя милая, но только не Гаэль.

Она не спускала с Офелии сверкающего голубого глаза. Чувствовалось, что она взволнована больше, чем хотела показать.

– Слушай, – сказала Гаэль сквозь зубы, – я представляю, что ты обо мне думаешь, поэтому и пришла. Я ни сном ни духом не виновата, что ты попала в эту заваруху. Можешь мне не верить, но я и правда не знала, что апельсины отравлены. Уж не знаю, как это случилось, я ведь не хотела тебя подставить. Скорее даже наоборот.

Трубы с пластинки звучали так оглушительно, что Офелия едва слышала Гаэль.

– Я знаю, кто ты. Ну, или догадываюсь. Маленькая приезжая, которая должна изображать лакея и прислуживать этой мерзавке Беренильде, верно? Ты невеста ее племянника, и тебя здесь ждали все и каждый. Ты еще не успела появиться, а тебя уже возненавидели, известно тебе это?

Офелия кивнула. Да, она это знала. Враги Торна стали ее врагами, а их было хоть отбавляй.

– Я считаю, что это гнусно, – продолжала Гаэль. – Уж мне-то известно, что такое ненависть. Я ее нахлебалась вдоволь лишь за то, что родилась в «плохой» семье. За тобой я слежу с первого дня и думала, что ты дашь себя сожрать, не пикнув. Вот поэтому и решила познакомить тебя с моей хозяйкой. Апельсины – наш с ней тайный знак.

– Я никогда не сомневалась в вашей честности, – заверила ее Офелия. – Как себя чувствует госпожа Хильдегард?

– Она скоро встанет, – ответила Гаэль. – Здоровье у нее железное – в мире пока нет такого яда, который бы ее прикончил. А история про аллергию, конечно, чистое вранье. Но главное – тебя оправдали.

– А почему она это сделала? – осторожно спросила Офелия. – Она тоже знает, кто я?

– Нет. И не узнает, разве что ты сама решишь ей сказать. А я в это дело больше не вмешиваюсь, честное слово!

И Гаэль, к великому сожалению Офелии, в знак своей искренности торжественно плюнула, отчего пол, и без того грязный, не стал чище.

Офелия глянула в зеркало, желая убедиться, что ее подлинное лицо скрыто под невозмутимой маской Мима, и спросила:

– Вы меня видите такой, какая я на самом деле?

Гаэль покривилась, затем подняла бровь и вынула из глазницы монокль. Офелия впервые увидела ее левый глаз – настолько же непроницаемо черный, насколько правый был ярко-голубым. Гетерохромия – разные цвета радужной оболочки… На веке черного глаза Гаэль носила татуировку, слегка похожую на ту, что была у Миражей.

– Я состою на службе у Матушки Хильдегард, но родилась здесь, на Полюсе. Я последняя выжившая в своем клане. Ты когда-нибудь слышала о Нигилистах?

Офелия, пораженная этим признанием, покачала головой.

– И неудивительно, – саркастически бросила Гаэль. – Мои все умерли еще лет двадцать назад.

– Как это… все умерли? – еле выговорила Офелия.

– От какой-то странной эпидемии, – с усмешкой ответила Гаэль. – Вот такие дела творятся у нас при дворе!

Офелия буквально онемела: это и впрямь пахло преступлением.

– Но вы… вы спаслись.

– Только потому, что притворилась ничтожной служаночкой, вот как ты сейчас. Я тогда была совсем девчонкой, но уже многое понимала.

Гаэль сняла фуражку и тряхнула волосами.

– Все наши дворянчики – блондины, и я в том числе. Это у нас от Фарука, так называемого Духа Семьи, чтоб ему… Мне удалось остаться незамеченной, потому что я покрасила волосы в черный цвет. И если об этом прознают, я умру скорее, чем успею завинтить свой последний болт, – добавила она с ухмылкой. – Ну вот, я раскрыла твою тайну, ты теперь знаешь мою – стало быть, мы квиты.

– Но почему?.. – выдохнула Офелия. – Почему вас могут убить?

– А ты глянь на себя в зеркало.

Офелия озадаченно моргнула и обернулась к своему отражению. Вот так сюрприз: из зеркала на нее смотрело ее подлинное лицо, в синяках и царапинах, с большими вытаращенными глазами за стеклами очков.

– Как вы это делаете?

Гаэль постучала пальцем по своему татуированному веку.

– Мне достаточно посмотреть на тебя этим «дурным глазом». Я ведь Нигилистка, а значит, не признаю и уничтожаю чужую власть. Твоя ливрея, например, для меня не существует – чистый мираж. Теперь ты понимаешь, почему я не хочу этим хвастать?

Она вставила монокль на место, и Офелия в зеркале тотчас превратилась в Мима.

– Это стеклышко мешает уничтожать иллюзии, которые мне мозолят глаза. Оно действует как фильтр.