В те дни на мызе Гетманской ещё трудно виделось будущее престола российского, будущее государыни и их будущее. Страна была истерзана главным палачом стрелецкой казни и его ближайшими преемниками. Совсем ещё молодые сподвижники совсем ещё молодой императрицы не имели никакого, как и она сама, опыта управления единственной в мире державой, на которую зарились многие и многие страны, алчные и жестокосердные, а их политики готовы были к любым провокациям и дипломаты к любым коварствам, лишь бы как-то ослабить её.

А между тем истёк первый день – 4 июля – пребывания на Гетманской мызе, прошёл и второй – 5 июля. Все спокойно, никаких попыток пробраться извне. Казалось, их потеряли враги, коих ох как много было в России. Наступило 6 июля.

Пленнику своему Орловы в спиртном не отказывали. Потёмкин высказал по этому поводу опасения, но получил резонный ответ.

– А ты что хочешь? Вести с ним душеспасительные беседы? – спросил Алехан. – Едва только протрезвеет, сразу начинает ныть. То ему Воронцову подай, то какие-то прусские побрякушки привези. По этому поводу указаний не было. Велит императрица – всё привезём. А нет, так пусть радуется, что жив.

И всё же 6 июля решили поубавить горячительные. Что-то уж больно плох стал. Ну а от разговоров уклонялись как могли. Пленник по-прежнему скулил, по-прежнему что-то требовал. От нытья его отмахивались. Старались поменьше находиться в одной с ним комнате. И вдруг он затих.

Алехан открыл дверь, заглянул и с тревогой позвал своего брата Григория. Прибежал и Потёмкин.

Пётр Фёдорович корчился на полу, схватившись за живот.

– Отравили, отравили! – вскрикивал он.

Но никто его не травил, а потому все трое его охранителей лишь недоумённо переглянулись.

Алехан вскричал:

– Лекаря, быстро лекаря.

Лекаря привезли в Гетманскую мызу, причём на этот раз как раз того, которого просил Пётр Фёдорович, – Иоганна Людерса. Да только общением с ним пленника не баловали, потому что лекарь тоже начинал говорить, что нельзя давать спиртного. А это не нравилось не только Орловым, но и самому Петру Фёдоровичу.

Людерс прибежал, стал о чём-то спрашивать, убеждать, что это вовсе не отравление, а дела желудочные, которые давно уже крепко держали Петра Фёдоровича и давно уже – ещё при жизни императрицы Елизаветы Петровны – иностранные послы докладывали своим правительствам, что великий князь вряд ли доживёт до восшествия на престол по причине худого здоровья.

А Пётр Фёдорович вдруг прекратил жаловаться на боли, в глазах его сверкнул ужас, и он воскликнул:

– Пастора мне, пастора, пастора…

Но лютеранского священника искать было уже поздно. Да и вряд ли можно было найти поблизости. Сверженный император умер на глазах у всех, умер в мучениях, чем привёл в отчаяние и Орловых, и Потёмкина.

– Вот так, – проговорил Григорий Орлов. – Чему быть, того не миновать. Вот теперь объяснение с государыней императрицей, – он впервые так назвал Екатерину Алексеевну, – будет суровым.

– Да что уж тут. Лекарь свидетель. Ни при чём мы, – сказал Потёмкин.

– Вот поглядишь, – возразил Алехан. – Мы ещё в Ропше на эту тему говорили…

Императрица была крайне огорчена случившимся. На следующее утро после получения известия о смерти Петра Фёдоровича Екатерина Романовна Дашкова, её подруга и активная участница переворота, нашла Екатерину Алексеевну почти в отчаянии.

– Я невыразимо страдаю от этой смерти, – говорила она. – Вот удар, который роняет меня в грязь.

– Да, смерть слишком скоропостижна для вашей и моей славы, – согласилась Дашкова.

Екатерина Романовна выслушала объяснения императрицы, но кто-то уже успел убедить её в виновности Алексея Орлова. Государыня поняла, что переубеждать бесполезно.

Немало ей теперь предстояло разговоров и писем по этому поводу. Даже Станислав Понятовский, прежде связанный с нею тесными узами, хотел услышать вразумительные объяснения, и бог весть, поверил, нет ли. Ведь на Западе верят в то, во что выгодно верить, а в то, во что не выгодно, в то не верят или делают вид, что не верят.

Императрица Екатерина II писала Станиславу Августу:

«…Я послала под начальством Алексея Орлова, в сопровождении четырёх офицеров и отряда смирных и избранных людей, низложенного императора за 25 вёрст от Петергофа в местечко, называемое Ропша, очень уединённое и очень приятное, на то время, пока готовили хорошие и приличные комнаты в Шлиссельбурге… Но Господь Бог расположил иначе. Страх вызвал у него (Петра) понос, который продолжался три дня и прошёл на четвёртый; он чрезмерно напился в этот день, так как имел всё, что хотел, кроме свободы. Его схватил приступ геморроидальных колик вместе с приливами крови к мозгу; он был два дня в этом состоянии, за которым последовала страшная слабость, и, несмотря на усиленную помощь докторов, он испустил дух, потребовав [перед тем] лютеранского священника. Я опасалась, не отравили ли его офицеры. Я велела его вскрыть; но вполне удостоверено, что не нашли ни малейшего следа [отравы]».

Могла ли императрица Екатерина II прибегнуть к словам: «Но Господь Бог расположил иначе», если бы не верила в невиновность Орловых в смерти сверженного императора? Впрочем, вина, конечно, была. Косвенная вина в том, что Петру Фёдоровичу давали горячительных напитков без ограничения. Это и привело к его смерти от приступа болезней, которых немало у него было заложено в чёрном, несчастном, тяжелейшем детстве.

Станислав Август Понятовский. Художник М. Бачиарелли

А молва поползла по Петербургу, пока ещё не очень-то и нужная горожанам, продолжавшим радоваться избавлению от тирана. Тираном его молва назначила, тираном и считала, хотя мало кто понимал, в чём конкретно вред России от такого правителя. Зато об императрице разговоры были совершенно иными. На неё смотрели с большими надеждами, а ей, совсем ещё молодой женщине, которой всего-то пошёл недавно тридцать четвёртый год, предстояло вести корабль по имени Россия по бурному морю, кипящему крутыми волнами политики, дипломатии, войн, и при этом свято помнить о народе, который держит на своих плечах этот корабль.

Здесь необходимо заметить, что Петра собирались отправить туда, куда он намеревался засадить Екатерину с сыном Павлом, причём их хотели посадить не в покои, а в темницу, подобную той, в коей содержался Иоанн Антонович. Вот уж поистине: не рой яму другому – сам попадёшь.

Заявление императрицы Екатерины II о причине смерти Петра Фёдоровича почему-то многими ставится под сомнение. Обратим внимание на начало этого заявления: «Но Господь Бог расположил иначе». Каждый здравомыслящий человек, а именно к таковым все без исключения относят Екатерину Великую, может прибегнуть к подобным словам, лишь сознавая полную ответственность перед Богом