Княжич сдержал крик, зная, что стоит вскрикнуть от боли -- и сразу несчетные руки схватят его и бросят в какую-нибудь бездну. Все вокруг тогда сразу оживут только за тем, чтобы схватить его. Он увидел над собой множество сверкающих серебряных молний. Без единого слова сходились к нему со всех четырех сторон люди в серебряных одеяниях, в багряных шапках с павлиньими перьями, мольчальники Дворца, силенциарии, хранившие безмолвие царских пустот. Трепет павлиньих узоров так заворожил Стимара, что он не успел увернуться и боль от двух новых ударов молний пронзила его спину и плечо.

Но вдруг мольчальники с бездыханным смятением на лицах отвернулись в другую сторону, и Стимар, опомнившись, юркнул в узкий проход, предназначенный для быстрого и скрытого прохода слуг вокруг зала императорских приемов, именовавшегося Большим Триклинием Девятнадцати Лож...

Так перламутровая раковина великой Империи приняла княжича в прекрасное совершенство своих пустот, открываясь перед ним всей безупречностью своих лабиринтов-завитков и ведя все дальше и глубже -- к великой Тайне.

"Маленький каган" мог бы совсем потеряться, совсем обессилить и погибнуть в той узкой тьме, что черным ужом, закусившим конец своего хвоста, опоясывал зал императорских приемов. Только посвященные знали, где отсюда выход. Но Стимара невольно спасла вереница слуг со светильниками, шествовавшая навстречу. Изумившись необыкновенному лазутчику, первый из тех дворцовых слуг замер на месте, а задние наткнулись на него и глухо загалдели. Стимар пустился обратно, прочь от масляных огней и зрачков, мерцавших во мраке холодными каплями.

Вдалеке тихий сквозняк уносил редкие пылинки света в какой-то иной простор, еще не тронутый страхом Стимара и его горячим дыханием. Княжич кинулся туда. Узкий проход вытолкнул его в галерею, и очень скользкий пол той белостенной галереи вынес его, будто ледяной язык на зимней горке, прямо на середину огромной светлицы, заставленной длинными столами из ливанского кедра.

Высокие мужи, черноволосые, в голубых одеяниях, подпоясанных алыми поясами с широкими золотыми пряжками, неторопливо двигались вдоль тех столов, обращая на княжича взоры, полные сильного покоя. Многие из них улыбались, обнажая зубы, такой белизны, что княжичу приходилось щуриться и прикрывать глаза рукой.

Один из мужей, одетый не в небесную синь утра, а в вечернюю зарю, подступил к обомлевшему княжичу и длинным бронзовым жезлом с орлиным клювом и острыми крылышками попытался поддеть его между ног, прямо за срамное место. Но Стимар уже опомнился и юркнул, как в Фермастре, под ближайший стол.

Раскатистый смех загремел над княжичем в вышине. Стоило ему высунуться из-под стола, из леса кедровых ножек толщиной в его, малого, обхват, как в тот же миг на него обрушился град душистых золотых плодов ирия. Такую встречу устроили "маленькому кагану" северцев телохранители ромейского царя -- экскувиты.

Наконец двери Триклиния экскувитов выпустили Стимара в открытый двор, выложенный плитами розового льда.

Стремительные ручейки мраморных узоров привели княжича к гранитным стенам нумер, императорских застенков. То были не просто стены, а настоящие скалы. Испугавшись таких необъятных камней, Стимар снова скрылся под своды дворцовых небес, пересек мерцавшие влажными искрами просторы бань Зевскиппа и достиг дворцового храма святого Стефана, который был соединен одной золотой крышей как с великими банями, так и с самыми глубокими на свете узилищами. В храме мимо княжича промелькнули пчелиные рои огоньков и вереницы худых людей в черных одеяниях, совсем не заметивших малого, словно все они были мертвыми замежными слепцами. Но и здесь нельзя было прятаться и перевести дух, как на Туровой земле нельзя было прятаться среди темных столбов погоста.

Полуденные двери храма выпустили княжича уже не в каменную пустоту, а прямо в чудесные сады ирия.

Княжичу захотелось совсем потеряться в тех садах, нырнуть поглубже в волны густой листвы и веток, скрыться среди рукотворных холмиков и в уютной темноте гротов или свернуться клубочком в маленьком потаенном месте под настоящим синим небом, не заполоненном крылатыми людьми и огнецветными перьями птиц.

Но в тех чудесных садах каждый лист и каждая ветка были уже тронуты чьими-то пальцами, повернуты не по своему, никому не приметному, как в обычном лесу, желанию, но -- по воле чьих-то бережных и вездесущих рук, по велению чьих-то требовательных и мудрых взоров.

Те бескрайние сады были наполнены чьим-то бережным и бдительным дыханием, и потому стражам с холодными, невысиженными яйцами вместо глаз и белой скорлупой на так и не вылупившихся из них зрачках, вовсе не нужно было сходить со своих мест, на которых они родились и выросли, чтобы стоять безмолвным дозором. Берегло и охраняло ромейский ирий только разлитое по его просторам и пустотам дыхание чьей-то непостижимой воли, дыхание, в котором и вдох, и выдох навечно слились в единый, строго надзирающий над всяким порывом и движением покой. И угрожающая неподвижность стражей оставалась их первым и последним долгом -- зримым предупреждением о великой невидимой силе, своим покоем творящей всю эту окруженную каменными стенами красоту.

Всего на один маленький шаг княжич осмелился отойти от стен Дафнея и от пустот, покрытых рукотворным небосводом. Белые стражи возвышались в глубине сада над невысокими, покорными деревцами, приносившими золотые плоды. Те самые, которые со смехом бросали в княжича стражи-телохранители самого василевса.

Стимар вспомнил о своей раковине и сделал выбор. Он отступил обратно -- в прихотливый сумрак мраморных пустот, и, отступив, долго прислушивался.

Погоня обессилела далеко позади... или вовсе забыла о маленьком чужаке, затерявшемся во Дворце.

Больше не нужно было бежать со всех ног домой, под молнии отцовского взора, гром его гневных слов, под его всесильную руку.

Теперь оставалось поискать себе место, откуда можно заглянуть за море и за Поле и разглядеть за окоемом родной Туров град. Что такое место в ирии должно быть, княжич не сомневался, как уже не сомневался и в том, что, стоит ему увидеть из ирия родные места, как он успокоится и больше ничего здесь не будет бояться.

Он без труда отыскал лестницу, что вела