тяжело и багрово и оттого похожий на освежеванную коровью тушу, подарил малому настоящий аланский пояс с тигровым оскалом на серебряной пряжке. Стоило свить из веревочных узлов "мышку" и подергать за другой конец веревки, как дикая кошка спрыгивала с пояса и начинала охоту.

Так ромей Агафон из глубины вод помогал княжичу пережить путешествие.

Стимар ко всем привык. Все на корабле перестали казаться чужими, будто издавна плыл на нем куда-то, чтобы обосноваться, если и не в самом ирии, то на какой-то доброй, счастливой земле единый по крови род, без труда говоривший между собой на разных наречиях, прихваченных с проплыавшх когда-то мимо берегов.

Теперь когда княжичу хотелось спать, он уже не забивался в уголок каморки, а засыпал где придется -- то среди мешков с мехами, накупленными у кривов, то на персидских тюфяках. И хозяева их добродушно усмехались, показывали на маленького варвара пальцами и набрасывали на него свои диковинные одежды, пахшие пряной сыростью.

Однажды жесткая рука хозяина корабля ухватила Стимара за плечо и вытянула его из уютной норки среди мягких мешков. В темной глубине пустого сна малой обрадовался доброй, хоть и чужой силе, открыл глаза и обомлел. Тучей надвигался на корабль берег, весь облепленный невиданными домами. Огромные, выпукло-золотые купола, младшие братья Солнца, светились в светло туманившемся небе над глинистой, неподвижной рябью крыш.

Слабые порывы ветра приносили с берега звон, такой же пряный, как ромейские травы, и княжичу привиделось множество чудесных кузниц, где кузнецы серебряными молоточками выковывали ромейские монеты, которым нет на свете никакого счета. Про каменные домики с рябыми глиняными крышами княжич подумал, что это -- домики мертвых.

-- Ирий? -- спросил он.

-- Ирий, ирий...-- часто закивал хозяин корабля.

Берег близился, увеличивая все свои чудеса, чтобы их легче было разглядеть, потом разделился надвое, приглашая корабль в широкую реку*. Княжич вспомнил старшего брата и очень пожалел, что отсюда Коломиру ничего нельзя показать.

Стада каменных домов неторопливо бродили по берегам, общипывая круглые валуны. Некоторые паслись привязанные к высоким столбам с резными птичьими гнездами на вершинах. В гнездах сидели большие каменные птицы. Княжич заметил также очень высоких и совершенно неподвижных людей, светившихся неживой белизною. Наверно, то были пастухи и стражи ирия.

Чудеса кишели и на самой реке. Вся она пестрела кораблями и лодками. Одни взлетали в небеса, превращаясь в птиц, другие кружились по воде, распустив крылья-паруса, расписанные зверями, орлами, рыбами и страшными чудовищами. Чудовищ княжич теперь совсем не боялся. И все эти звери и чудовища весело охотились друг за другом, перескакивали с паруса на парус, с полотна на полотно и ныряли быстрее своих теней в воду, ничуть не тревожа ее и не поднимая брызг.

И все чудеса, что видел княжич, трепетали и рассыпались, как с воза отцовской добычи, и сверкали в пряном звоне, висевшем радугой между берегами неподвижной, как и стражи ирия, реки.

А потом потянулась по правому берегу великая стена-тын такой вышины, что сколько не громозди друг на друга деревянных тынов Большого Дыма, все равно до верху не хватило бы. А в каждой исполинской веже запросто уместились бы все вежи Турова града вместе с гулявшим между ними ветром и переплетенными в небесах над градом дорогами птичьих стай.

Тот великий тын был сложен из обтесанных камней, таких больших, что сложить их могли не люди, а только те белокожие стражники-пастухи ирия, что замерли в дозоре на пределах ромейского града. И тянулся тын так долго, что княжич, не выдержав своего столь же долгого изумления, снова нестерпимо захотел спать.

Хозяин корабля щелкнул княжича большим пальцем по подбородку, и тот, очнувшись от испуга, клацнул зубами.

-- Рыба заскочит,-- сказал навклер на своем языке, хрипло посмеиваясь, будто беззлобно рыча.

Берега вдруг опять стали расходиться, и княжич оробел, подумав, что хозяин корабля обманул его и до ирия придется переплывать еще одно море. Но человек, у которого зубы или плясали в улыбке, или, при гневе, строились во рту, как войско, шумно вздохнул, мощно напрягся всем телом, до самого неба вскинул свою темную руку и схватил весь корабль каким-то одним властным словом.

Тут же мощно напрягся и весь корабль. Вздулись мышцы и узлы жил на руках кормчего, и тупой комель руля двинулся вбок. За кораблем раздался гул воды, и тень мачты шагнула от кормы к носу. Корабль заворачивал вправо, к земле, откуда доносился плеск волн, теперь совсем похожий на тот шум, который слышал княжич в глубине раковины, уже забытой морем.

Все громче и оживленнее становились голоса людей на корабле. Все разом принялись ходить по нему, весело толкались и широко разводили руки, уже не боясь мешать друг другу. Княжич поддался общему движению, но не знал, куда деваться. Все радовались, и княжичу хотелось радоваться вместе со всеми. Он даже распустил свой аланский пояс и стал взмахивать им так же, как все взмахивали своими поясами перед тем, как подвязать ими новые, праздничные одежды.

Уже не хватало глаз, чтобы объять весь чудесный берег, приближавшийся и уже заполонивший собой все утро и все улыбки тех, кто вернулся на свою родную землю.

Княжич догадался, что на берегу придется проститься разом со всеми и все разойдутся в разные стороны, как веселые бродники. Вот-вот рассыпется на берегу корабельный род, и он тогда опять останется один. Но в общей радости он пока не знал, куда девать свою тревогу, она нигде не умещалась -- ни в душе, ни в дорожной мешке, ни, тем более, в маленьком поясном кошельке.

Наконец с радостным грохотом съехали на твердую землю сходни.

Княжич заглянул через борт и затаил дыхание. Настоящей земли внизу не было, а был лед -- очень белый, ровный и гладкий. Стимар не испугался. Он сразу подумал, что в ирии лед, такой красивый и чистый, не тает и летом, а зимой в ирии, среди снегов, наверно,