Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И вот мстила — неутомимо поначалу, всеми помыслами, иногда казалось, мести этой предаваясь, все ей подчинив. Тем же вечером, после душа из ванной выйдя, без удивления и не в первый уже раз обнаружил в их кабинете-гостиной аккуратно, можно сказать — с любовью застеленный диван. Для проформы, усмешку подавляя, спросить пришлось: «Это — кому?» — «Вам». Нам так нам, сама через ночку-другую придешь — тем паче, что и к Таниной кроватке рядом с их супружеским ложем чаще он вставал, когда просыпалась она отчего-то и плакать начинала, «собачью вахту» нес, жены не вот дождешься.
Ночкой-другой не обошлось в тот раз, так и спали врозь с тех пор; но и потом под самыми что ни есть обыкновенными и давно вроде привычными вспышками раздраженья ее стал чувствовать он то и дело что-то большее, чем просто неприязнь сварливая очередная, некую постоянную и более глубокого, что ли, залегания злобу, да, уж это не меньше, — из-за надежд ее каких-то неоправдавшихся, с ним связанных, давних? Похоже на то, ведь многообещающ же был, пойди он к власти в услуженье... вот-вот, как приличные-то до неприличия люди. Предлагали же. И убеждался: из-за того, конечно, что не дал себя в денежную несвободу втянуть, в тараканьи за дензнаками бега, в будущность барахольную и светскую, ни много ни мало — о местном высшем свете заговаривала в мечтах, об элитном жилье некоем… Разочарованье злое, что и говорить, крайне болезненное, есть за что мстить.
Расхожая же идейка о рекламном агентстве, посреднике между заказчиком и газетой — она в воздухе витала: посади человечка своего и снимай эти самые «башли на карман». А нужен-то по-настоящему рекламный отдел, вся прибыль которого шла бы на издание самой газеты, на самостоятельную бы впереди жизнь без попечителей всяких, с тиража… Свобода — вот цель, ради какой стоило поколотиться в предлагаемых обстоятельствах, потягаться с безвременьем; свобода и от благодетелей, надзирателей смыслов твоих и намерений, цензоров, какими бы снисходительными они сейчас ни были, от вполне ныне возможных политиканских и рыночных случайностей их судьбы тоже, — материальная, а следом, при удобном случае, и юридическая, с переменой учредителей и статуса, скорее всего и места прописки… не далековато, не самонадеянно заглянул? Нет. Даже и теперь во времени надо жить, днем будущим, каким бы он ни был; а безвременьем лишь скот живет, пробавляется, людской тоже.
Делится этим, само собой, ни с кем не собирался — не с кем, не было такого соратника, да никто бы и не смог сейчас ему делом помочь. И только Ларисе однажды умудрился проговориться — когда она, вычитав где-то откровения рекламного гешефтмахера, пристала зимой к нему с агентством этим, кормушкой, не разумея самого дела. В самых общих словах, разумеется, из безотчетного желанья хоть малостью, крупинкой тайны сугубой своей поделиться с близким еще человеком сказал он ей, но и пожалел тут же, ругнул за глупость себя: кому говоришь и о чем? Женщины не знают свободы и потому не понимают ее. Как и чести, которая одна только и может ее гарантировать. Разве что честь девичью некогда разумели — в качестве обменной ценности, злился он на себя и на нее, эту его тайну оценившую так, как оно и ожидать следовало: «Нет, но что тебе еще надо?!. Газета ведь как раз обеспечена — в отличие от семьи твоей… ты о нас думаешь? Если ты фанат такой, то и не надо было семью заводить!..» Уже от родов оправилась, от первой неуверенности, перестала слушать и слышать, гордынкой материнской полная и хлопотами наиважнейшими, и оправданьям его — о чем же еще думать мне, как не о нас, обо всех? — она бы все равно не поверила.
Впрочем, везде поспевающий практическим умом своим Левин и тут всех опередил, едва новогодье перевалили: «А отчего бы, Иван Егорович, нам рекламное бюро не учредить — газете параллельно? Вы рукой будете водить, а я бы в замы пошел, идею претворять… Договорчик сообразим честь по чести, чтоб законники спали спокойно, ну и нашим всем подкидывать будем — раз в квартал этак… Не слабо нам?» — «Слабо, Дима, — отговорился Базанов. — В правлении не поймут. Обнаглели нахлебники, скажут. На шее сидят, да еще, по сути, в карман руку запускают… нет, слабо. А вот отдел такой пора заводить, это ж и в планах у меня было: с вкладышем своим или, может, рекламным приложением — ну, помаракуем. Наоборот, бремя наше на шефах облегчать надо, частью хотя бы, а выручку на издание пускать, буде она будет, на увеличение тиража. Ну, и премиальные с этого нам, если раскрутим. Вот над этим подумай — штат прикинь, средства. Не откажет Леонид Владленыч, надеюсь…» Левин с показным уважением, почти с преданностью глядел близко посаженными своими стоячими глазами, кивал… вот так, покивай и в дела взрослых не лезь. Млад еще, хотя и безусловно прыток.
Все задумки эти его, с ближним, дальним ли заглядом дела можно решить было или даже не решить, просчитаться, а то и попросту не справиться с чем-то и поискать другие входы-выходы, всякое могло быть, — но сути и целей всех действий, да и жизни самой его это все-таки не меняло, а значит главным не было. В главном же он стал совершенно и с самыми непоправимыми последствиями бессилен и сейчас как никогда ясно понимал это, понял — именно теперь, здесь, куда хотел водить дочку и под высокий, почти неотделимый от тишины шум вершин говорить с ней о важном и удивительном… Она, дочь, самым слабым его, самым уязвимым была в противостоянии равнодушной злобе и пошлости существованья, и он не знал, чем и как заслонить, заткнуть эту прореху в обороне своей, защитить не только от случайностей диких, их-то еще как-то можно предотвратить, насторожив весь опыт свой, но и от глупости намеренной, к каким-то своим — непредставимым — смыслам и целям устремленной… да, у нее даже и целей этих, смыслов не отымешь, не запретишь ей, поскольку она и сама их не знает.
К матери? Да, в Заполье, некуда больше; в редакцию только заглянуть, Левину позвонить, шоферу. Первомай послезавтра, но и номер уже
