Я сняла с деревянного гвоздя огромный лук в футляре и колчан со стрелами. Этот лук подарил Одиссею Ифит, сын знаменитого лучника Еврита, когда они вместе гостили в Спарте. В качестве ответного подарка Одиссей вручил Ифиту меч и боевое копье, но тому не пришлось пустить их в дело: буквально через несколько дней он был убит Гераклом, с которым у него вышел спор из-за каких-то стад. Я слышала, что на самом деле стада эти были украдены у Еврита Автоликом, который свалил вину на Геракла. Ифит хотел восстановить истину и помочь Гераклу найти животных, чтобы снять с него обвинение, а тот сначала принял гостя в своем доме, а потом убил его, столкнув со стены, — кажется, он хотел сам завладеть этими стадами...

Одиссей не пользовался подарком — он хранил его в память о погибшем друге. Но иногда он натягивал тугой лук и тренировался в стрельбе, пуская стрелу через отверстия выстроенных в линию двенадцати топоров... Тот из моих женихов, кто лучше всех справится с этой задачей, сегодня же взойдет на ложе Пенелопы и на трон царя Итаки.

Я приказала рабыням взять ящик с топорами и спустилась в мегарон с луком в руках.

Слушайте слово мое, женихи благородные! Вторглись

В дом Одиссея вы с тем, чтобы есть здесь и пить непрерывно,

Зная, что долгое время хозяина нет уже дома.

Вы привести никакого другого предлога не в силах,

Кроме того, что хотите жениться и взять меня в жены.

Что ж, начинайте теперь! Состязанья награда пред вами!

Вынесу лук я большой Одиссея, подобного богу.

Тот, кто на лук тетиву с наименьшим натянет усильем

И топоров все двенадцать своею стрелою прострелит,

Следом за тем я пойду, этот дом за спиною оставив,

Мужа милого дом, прекрасный такой и богатый!

Думаю, буду о нем хоть во сне вспоминать я нередко.

Гомер. Одиссея

Я стояла у пылающего очага и смотрела в залу. А сто с лишним пар мужских глаз с жадностью и вожделением смотрели на меня. Конец одиночеству. Конец бесплодному ожиданию, опостылевшим пирам, интригам и ссорам... Сегодня ночью, впервые после двадцатилетнего перерыва, я взойду на супружеское ложе. Сегодня ночью один из этих юношей будет впечатывать мое тело в застланную пурпурными простынями постель. Кто же из них?

Мощные, как морские валы; гибкие, как тополя; смуглые и белокожие; с волосами светлыми, как морская пена, и черными, как ночное небо... Каждый был хорош по-своему... Одно из этих великолепных тел я буду ласкать сегодня ночью... Пламя очага играло на пурпурных плащах, на золоте застежек и диадем... Мускулы переливались под упругой кожей... Какие красивые руки у этих юношей — я почувствовала, что груди мои набухают и наливаются теплом... В зале пахло страстью. Она заполняла мегарон, как плотный сияющий эфир, она сгущалась, как водяной пар в грозовых тучах...

Телемах, возбужденный грядущим состязанием, в котором он тоже собирался участвовать, вкапывал в землю топоры — стрелять должны были из мегарона, через вестибюль и двор. Он выкопал общий ров, выровнял топоры по натянутому шнуру, тщательно утоптал землю. Его радовало, что он наконец-то сбудет меня с рук. А участие в состязании давало ему право почувствовать себя мужчиной, тем более в глазах отца...

Телемах закончил работу, стал на пороге и взял в руки лук. Стрельба — единственное, что ему немного удавалось. Да поможет ему Аполлон превзойти хоть кого-то из этих мужчин и воинов... Он налег на лук, пытаясь согнуть его и нацепить тетиву, — тщетно. Вторая попытка... Третья... Увы...

— Я еще слишком молод для этого лука, — дрожащим голосом сказал Телемах. — Пусть пробуют те, кто сильнее меня. —Он прислонил лук к дверному косяку и сел в свое кресло.

— Начнем по одному, в том порядке, в каком нам разносят вино! — закричал Антиной. — Подходи, Леод!

Я поняла хитрость Антиноя: он хотел получить лук уже с тетивой... Леод, сын Ойнопа, вышел из глубины мегарона. Этот юноша увлекался пророчествами больше, чем воинскими упражнениями, ему нипочем не согнуть лук... Но вдруг чудо?

Леод взял лук своими нежными, непривычными к оружию руками. Он возился долго, потом с раздражением воскликнул:

— У меня не получается, пусть кто-нибудь другой пробует! Но давайте договоримся: будем снимать тетиву после каждого выстрела. Стрелять-то всякий умеет. А то получается, что я выбыл из состязания, а другие получат готовый лук... Кто не сможет снова нацепить тетиву — выбывает из состязания и никогда больше не обращается со сватовством к достойной Пенелопе!

— Не болтай попусту! — разъярился Антиной. — Если мать родила тебя таким бессильным, что ты не можешь управиться с луком, тебе не должно выступать в собрании мужей! Сядь и замолчи! — Потом он обратился к Меланфию: — Принеси-ка нам круг бараньего сала, мы разогреем лук и смажем его жиром.

Меланфий повиновался. Юноши по очереди держали лук над огнем, мазали его жиром, тужились... Обстановка в зале накалялась, вспыхивали ссоры. Обо мне все забыли, и я отошла от очага и села в углу... Не так я представляла себе это состязание...

Нищий старик с ехидством в глазах наблюдал за тщетными попытками согнуть его лук, но молчал. Потом он кивнул Евмею и Филойтию, и все трое вышли во двор — никто не обратил на это внимания.

Лук перекочевывал из одних великолепных мужских рук в другие... Напрягались прекрасные мускулы, сжимались мощные челюсти, скрипели зубы... Список претендентов сокращался на глазах... Мне уже никогда не взойти на ложе с Амфимедонтом... С Агелаем Дамасторидом... С Писандром Поликторидом... Остались Евримах с Антиноем...

Евримах возился дольше прочих. Наконец он в раздражении отшвырнул от себя лук и сказал:

— Что ж, придется мне искать себе другую супругу! Но не об этом я жалею. В конце концов, на Итаке и окрестных островах есть немало прекрасных невест, ничуть не хуже достойной Пенелопы. Досадно лишь, что мы оказались такими бессильными. Не только на нас, но и на наших дальних потомков ляжет этот позор...

Антиной поднялся с места. Я смотрела на него как на бога. Это была моя последняя надежда. Я знала, что он физически сильнее всех