С той и другой стороны. И страшно с ним встретиться взглядом.

Были запачканы так Одиссеевы руки и ноги.

Трупы увидев мужей и безмерную кровь, Евриклея

Вскрикнуть была уж готова, великое дело увидев,

Но Одиссей, хоть и очень тянуло ее, помешал ей.

Громко к ней со словами крылатыми он обратился:

«Старая, радуйся тихо! Сдержись, не кричи от восторга!

Не подобает к убитым мужам подходить с похвальбою.

Божья судьба и дурные дела осудили их на смерть.

Не почитали они никого из людей земнородных —

Ни благородных, ни низких, какой бы ни встретился с ними.

Из-за нечестия их им жребий позорный и выпал.

Вот что однако: домовых прислужниц-рабынь назови мне,

Кто между ними бесчестил меня и какая невинна».

Так на это ему в ответ Евриклея сказала:

«Всю тебе правду скажу я, мой сын, ничего не скрывая.

В доме у нас пятьдесят находится женщин-служанок.

Все они всяческим женским работам обучены нами,

Чешут шерсть и несут вообще свою рабскую долю.

Есть двенадцать средь них, пошедших бесстыдной дорогой.

Не почитают они ни меня, ни саму Пенелопу.

А Телемах, он недавно лишь вырос, ему приказанья

Не позволяла еще давать Пенелопа рабыням».

Гомер. Одиссея

Корзина 10

А, собаки! Не думали вы, что домой невредимым

Я из троянской земли ворочусь!

Гомер. Одиссея

Трупы начните теперь выносить и рабыням велите.

После того и столы и прекрасные кресла водою

Вымойте дочиста, в ней намочив ноздреватые губки.

После того же как все вы кругом приведете в порядок,

Женщин рабынь уведите из зала на двор, в закоулок

Между дворовою крепкой оградой и круглым сараем,

Острыми их изрубите мечами и выньте у всех их

Души, чтоб им позабылось, какие дела Афродиты

При женихах совершались, как здесь они тайно любились.

Гомер. Одиссея

...Они казнили их всех. Всех, кого назвала старая сука Евриклея. Мою любимицу, смешливую красавицу Меланфо, которую я сама вырастила. Тихую застенчивую Автоною и ее сестру Гипподамею. Евридику — совсем еще юную девочку, рожденную в нашем доме. Ее мать Евринома билась и кричала под дверьми, но не могла прорваться во двор... Их было двенадцать девушек... Каждая четвертая из моих служанок... Со многими из них Телемах играл, когда был ребенком. Еще вчера они накрывали для него на стол, стелили ему постель... Еще вчера он подстерегал кого-то из них в темных коридорах дворца, хватал за грудь, шептал нежные слова... Я считала, что ни одна из них не согласилась, но кто знает...

...Я стояла на галерее второго этажа, вцепившись в перила, и смотрела вниз. Сначала Одиссей заставил девушек вынести во двор трупы и вымыть пиршественную залу. Он сам подгонял их — страшный, мерзкий, перепачканный кровью с ног до головы. Ему помогали Евмей и Филойтий. И Телемах...

Я никогда не видела его таким. Он впервые убивал людей, и ему, наверное, казалось, что он стал мужчиной. Он весь дрожал от возбуждения, бесцельно метался, хватался за трупы и ронял их... Он что-то кричал, что-то приказывал рабыням... Руки у него болтались, как у чучела, которое крестьяне ставят на огородах, а глаза были безумными и пустыми... И он тоже был весь в бурых пятнах крови — пестрый, зыбкий, ненастоящий в дергающемся свете факелов...

Они складывали трупы в портике, над которым я стояла. Потом трупы перестали помещаться, и их сваливали просто во двор. Сначала девочки плакали и кричали, особенно если видели труп кого-то, кто был им близок. Потом они стихли и только нечленораздельные крики Телемаха раздавались у меня под ногами. Я пыталась приказать ему вернуться в дом, но он не слышал, не понимал.

Я тоже еще не понимала. Я думала, что расправа завершена, что осталось лишь убрать трупы. Даже когда Одиссей и Телемах загнали девушек в закуток между дворовой оградой и круглым сараем, я еще не понимала. Одиссей вынул меч из ножен и стал что-то говорить сыну — это было далеко от меня, и я не слышала его. Одна из девочек, Автоноя, стоявшая ближе всех к Одиссею, вдруг начала медленно сползать на землю, цепляясь за стену сарая. Раздался вой нескольких голосов. Кто-то повалился Одиссею под ноги, кто-то стал хвататься за тунику Телемаха. Я не слышала, что отвечал Телемах Одиссею, но тот спрятал свой меч в ножны, и я возблагодарила Афину. Но Телемах побежал куда-то и вернулся с корабельным канатом. Он сам перебросил его через сарай и привязал к столбу. Сам навязал петли... Девочки почти не сопротивлялись, и Телемах один повесил их всех... Двенадцать трупов болтались на канате, ноги у некоторых еще дергались, когда к ним, шатаясь, подошла старая сука Евриклея. Она молча постояла, а потом обхватила столб и сползла на землю. Ее стало корчить судорогами. Одуревший Телемах бродил между висящими трупами и гладил девушек по ногам и ягодицам.

Евмей и Филойтий приволокли откуда-то пастуха Меланфия. Он визжал и сопротивлялся, но они крепко прижали его к земле. Одиссей сначала отрубил ему уши, потом нос. Кровь брызнула фонтаном, крик перешел в бульканье и затих. Потом Одиссей раскроил ему тунику и с силой резанул мечом по низу живота. Снова раздался дикий крик, и Телемах, бросив девушек, жадно кинулся смотреть. Собаки бегали вокруг и лизали кровь. Одиссей протянул Телемаху секиру, и он стал неумело рубить Меланфию руку. Тело дергалось, Телемах тоже дергался от возбуждения. Одиссей отнял у него секиру и отрубил пастуху руки и ноги.

...Служанки вошли, прижимаясь друг к другу,

Полные горя и страха, роняя обильные слезы.

Стали прежде всего выносить они трупы убитых,

Клали пол портиком их, средь крепкой дворовой ограды

Тесно один близ другого. Давал Одиссей приказанья,

Сам подгоняя рабынь. Поневоле они выносили.