— Августа? — сказала Розалин. На ее лице нечасто можно было увидеть ошеломленное выражение, но сейчас был именно такой случай.

— Она знала мою маму в Виргинии, когда та была еще девочкой, — объяснила я. — Августа была ее няней.

Я подождала несколько секунд, чтобы до нее дошло.

— Именно сюда моя мама приехала из Силвана. Когда… миссис Уотсон за мной присматривала, — сказала я. — Именно сюда, в этот дом.

Глаза Розалин стали еще уже, если, конечно, такое возможно.

— Твоя мама… — сказала она и замолчала. Я видела, что она силится связать события воедино. Моя мама уезжает. Миссис Уотсон за мной ухаживает. Моя мама возвращается, лишь для того, чтобы быть убитой.

— Мама прожила здесь три месяца, прежде чем вернуться в Силван, — сказала я. — Полагаю, в один прекрасный день ей подумалось: А, ну да, у меня же дома осталась маленькая девочка. Надо бы съездить ее забрать.

Я услышала в своем голосе горькие нотки и поняла, что отныне, когда бы я ни подумала о своей маме, я уже могла отгородиться от этих мыслей стеной горькой иронии. Я сжала ракушку в кулаке и почувствовала, как ее острые крал врезаются мне в ладонь.

Розалин поднялась на ноги. Я посмотрела на нее, такую большую в этой маленькой уборной. Я тоже встала, и мы на секунду оказались прижатыми друг к другу между ванной и унитазом.

— Жаль, что ты раньше не рассказала мне всего этого, — сказала я. — Ну почему ты не рассказала?

— О, Лили, — отозвалась она, и ее слова прозвучали как-то очень мягко, словно бы они раскачивались в маленьком гамаке нежности, подвешенном у нее в горле. — Ну зачем бы я стала расстраивать тебя такими вещами?

* * *

Розалин шагала рядом со мной к медовому домику, со шваброй на плече и шпателем в руке. Я несла ведро с тряпками. Мы отскребали мед, который разлетается по самым невероятным местам. Мед был даже на арифмометре Августы.

Мы вымыли пол и стены, а затем принялись за Нашу Леди. Мы перевернули все вверх дном, а потом вернули на место, и за все время мы не произнесли ни слова.

Я работала, а моя душа была словно выпотрошена. Вот мое дыхание — оно с пыхтением вырывается у меня из ноздрей. Вот сердце Розалин — настолько переполненное жалостью ко мне, что это видно по ее потному лицу. А вот Наша Леди, говорящая нам вещи, которые мы не в силах понять. И ничего больше.

* * *

В полдень приехали Дочери и Отис. Они опять привезли всевозможной снеди, словно бы мы не объелись всем этим лишь накануне вечером. Они запихали все в духовку, чтобы не остывало, и стояли на кухне, отщипывая кусочки от кукурузных лепешек, которые испекла Розалин. Дочери приговаривали, что вкуснее лепешек они в жизни не ели, отчего Розалин раздувалась от гордости.

— А ну-ка перестаньте поедать лепешки, — сказала Июна. — Они для обеда.

— Да ладно, пускай едят, — сказала Розалин, чем сразила меня наповал, поскольку всякий раз шлепала меня по рукам, если я до обеда пыталась отщипнуть от лепешки хотя бы кусочек. К тому времени, как появились Нейл с Заком, лепешки уже почти закончились, а Розалин раздулась от похвал так, что рисковала взлететь.

Я стояла в углу кухни, безмолвная и неподвижная. Мне хотелось на коленях доползти до медового домика и забиться под одеяло. Я хотела, чтобы все заткнулись и разошлись по домам.

Зак двинулся было ко мне, но я отвернулась и стала разглядывать что-то в раковине. Краем глаза я заметила, что Августа за мной наблюдает. Ее рот ярко блестел, словно намазанный вазелином, так что было ясно, что она тоже приобщилась к лепешкам. Августа подошла и прикоснулась рукой к моей щеке. Я не думаю, что она знала то, во что я превратила медовый домик, хотя у нее были свои способы обо всем узнавать. Возможно, она давала мне понять, что все в порядке.

— Я хочу, чтобы вы рассказали Заку, — сказала я. — Как я убежала, о моей маме, обо всем.

— Ты не хочешь рассказать ему сама? Мои глаза стали наполняться слезами.

— Я не могу. Пожалуйста, сделайте это вы. Она взглянула в его сторону.

— Ладно. Расскажу ему при первом удобном случае.

Она вывела нас наружу для проведения заключительной церемонии Дня Марии. Мы прошествовали на задний двор. На губах Дочерей висели жирные крошки. Июна была уже там, сидя на стуле и играя на виолончели. Мы столпились возле нее, придавленные полуденным солнцем. Музыка, которую она играла, была из тех, что пилит тебя на кусочки, проникая в потайные комнаты твоего сердца и выпуская на волю грусть. Слушая ее, я видела мою маму, сидящую в автобусе, едущем в Силван, в то время как я, четырех лет от роду, посапывала в своей кроватке, не зная еще, что ждет меня, когда я проснусь.

Музыка Июны превращалась в воздух, а воздух превращался в боль. Я покачивалась на пятках и старалась ее не вдыхать.

Для меня наступило облегчение, когда из медового домика Нейл с Заком вынесли Нашу Леди; это отвлекло меня от автобуса в Силван. Они несли ее так, словно это был свернутый рулоном ковер, а цепи, раскачиваясь, хлестали по ее телу. Непонятно, почему они не поставили ее на тележку, что все-таки было более ей к лицу. И, словно всего этого недостаточно, они установили ее прямо посреди муравейника, чем вызвали панику среди муравьев. Нам пришлось прыгать, стряхивая их со своих ног.

Парик Сахарка, который она, по неясной причине, упорно называла «париковая шляпка», от этих прыжков сполз ей на глаза, так что нам пришлось ждать, пока она зайдет в дом и приведет себя в порядок. Отис крикнул ей вслед:

— Я же говорил не надевать его. Сейчас слишком жарко для парика. Он скользит по твоей потной голове.

— Если я желаю носить свою париковую шляпку, значит, я буду ее носить, — огрызнулась она через плечо.

— Никто в этом и не сомневается, — огрызнулся он в ответ, глядя на нас так, словно мы все были на его стороне, тогда как на самом деле мы поддерживали Сахарка. Не потому, что нам нравился ее парик, — уродливее этого парика было трудно себе что-нибудь вообразить, — но нам не нравилось, что он ею командует.

Когда все наконец собрались, Августа сказала:

— Итак, вот — мы, а вот — Наша Леди.

Я оглядела статую, гордясь тем, какая она чистая. Августа зачитала слова Марии из Библии: «Ибо отныне будут ублажать меня все роды…»

— Святая Мария, — прервала ее Виолетта. — Святая, святая Мария. — Она смотрела в небо, и мы все посмотрели вслед за ней, подумав, что, может, она видит там Марию, порхающую среди облаков. — Святая Мария, — повторила она еще раз.

— Сегодня мы празднуем Успение Марии, — сказала Августа. — Мы празднуем то, как она восстала ото сна и вознеслась на небеса. И мы здесь для того, чтобы не забывать историю Нашей Леди в Оковах, чтобы напомнить самим себе, что эти оковы не могли ее удержать. Наша Леди всякий раз от них освобождалась.

Августа схватилась за цепь, обмотанную вокруг Марии, и размотала один виток, прежде чем передать ее Сахарку, которая размотала еще. Каждый из нас, в свою очередь, размотал часть этой цепи. Что я отчетливо помню, так это звон, с которым размотанная цепь упала возле ног Марии. Виолетта снова принялась повторять: Святая, святая, святая, святая.