но и регулярно вытаскивал меня из всех мелодраматических передряг последних десяти лет.

Адаму, который просто сел, выпил со мной, дал надежду и поделился советом, когда десятитысячный по счету литературный агент отказался брать рукопись. Мадлен, любезно согласившейся прочесть первый черновик и дать ценные комментарии.

Димитрису, одному из постоянных посетителей кафе, где я работала, когда писала эту книгу. Димитрис спас концовку «Наблюдателя» – мы разговорились о хунте, пока он ждал за стойкой свой двойной эспрессо. Спасибо и его отцу, и соседу отца в Афинах за то, что рассказали о том, какой была тамошняя жизнь в шестидесятых. С меня – кофе на всю оставшуюся жизнь.

Огромное спасибо Кивели и Фебусу за перевод на греческий и за то, что проследили, чтобы я не наделала ляпов, когда писала об их родине. Отдельное спасибо Фиву за музыку и за нашу первую поездку в Афины. Тысяча благодарностей Антуану – за терпеливое исправление всех моих ошибок на французском. Прости, что после стольких лет вместе грамматика твоего славного языка у меня по-прежнему хромает на обе ноги.

Всем, кто оставил свой след в этой книге: Сандре, Шивон, Эль, Стеф, Камерону (тому, кто на самом деле создавал коллажи)… всем тем, с кем я работала в кафе во время написания этой книги, и особенно Мустафе – шлю вам свою любовь. Завсегдатаям ресторана Bastringue, на великолепной террасе которого была задумана большая часть романа (после того как мы перебрали «Негрони»). Преподавателям английского языка в Ysgol Brynhyfryd, а также Эйлин и Бетан – первым, кто сказал, что из меня могла бы получиться писательница. Моей бабушке, которая, я надеюсь, увидит это и поймет, что именно она научила меня тому, что искусство – это прежде всего возможность. Всем моим друзьям и родным, которые терпят меня и которых я безгранично люблю.

Но прежде всего – спасибо тебе, Ян. Любовь моя, я так счастлива, что вот-вот хлопнусь в обморок.

Читайте дополнительную главу о том, как в 1974 году Майкл понял, что его секрет вот-вот раскроют…

1974

Вечеринка была бесконечно скучной, но я не собирался уходить, учитывая обилие выпивки и сам факт, что весь этот фарс устроен в мою честь. Действо разворачивалось в роскошной квартире Сапфо, с которой я время от времени встречался вот уже почти год, на углу Чейни-уок – эта улочка, сказать по правде, не входила в число моих любимых мест в городе. С Саф было удобно: для нее, желавшей причислять себя к богеме, не существовало табу в определенных сферах, как у других девушек. И еще она пугала количеством связей, но самое главное – была богата, и эта ее черта особенно меня привлекала, поскольку при нашей первой встрече мое собственное финансовое положение было весьма нестабильным. Умом Саф не блистала, но благодаря состоянию, вложенному родителями в ее образование, отлично могла произвести впечатление по крайней мере неглупой девушки. Она знала названия всех нужных книг – хотя и не читала их – и с раздражающей легкостью переходила с одного европейского языка на другой. Больше всего меня выводило из себя ее упорное желание называть меня Микеле, как будто я был каким-нибудь скрывающим свое происхождение итальянцем, и выводило неслабо, тем более что других вредных привычек у нее был вагон и маленькая тележка.

Вечеринка была посвящена своего рода годовщине: ровно год назад в небольшом, но весьма уважаемом и влиятельном литературном журнале я опубликовал рецензию, которая определила всю мою карьеру. Рецензию на дебютный роман, написанный – по чистому совпадению – одним из самых популярных газетных обозревателей в стране, автором неизменно пустопорожних текстов. Мои недоброжелатели тут же назвали очерк «беспричинно жестоким». Так, моя набожная сестра, работавшая в школе, прислала мне письмо из тоскливой чеширской деревушки, где в то время жила; она писала, что, если не можешь сказать чего-нибудь приятного, лучше вообще ничего не говорить. Даже почерк у нее был какой-то фригидный. Впрочем, оказалось, что нормальным чувством юмора на этом острове ханжей обладает гораздо меньше людей, чем я надеялся. Одним махом я обеспечил себе репутацию: теперь меня зазывали на вечеринки, всем вдруг стало интересно мое мнение, а жеманные редакторы разделов об искусстве из центральных газет вдруг принялись наперебой приглашать меня пообедать. Один из них, ковыряясь в своей порции цыпленка под грибным соусом, заявил, что мое лицо можно «хоть сейчас лепить на плакат для студенческого бунта». Именно благодаря ему я получил первый серьезный заказ и впервые в жизни начал зарабатывать не только деньги, но и статус. А ту графоманку-обозревательницу, благодаря которой моя карьера пошла в гору, звали Сибил Лонгфорд. Созывая всех на вечеринку, Сапфо объявила, что она посвящена успеху Сибил. Саф была так бессовестно богата, что даже съездила в Hatchards, купила несколько экземпляров злополучного романа и разложила их по квартире, чтобы гости могли в открытую над ними зубоскалить. В какой-то момент я перестал обращать внимание на бесконечные просьбы ее друзей дать автограф. Как и большинство представителей литературного мира, они подпитывались от чужих неудач.

Я как раз взял пятый или шестой бокал «Сибил на дне» (какая же вечеринка без тематических коктейлей?), когда на горизонте возникла Клара Стэнтон. Сапфо вошла в гостиную, явно чем-то расстроенная, и вздохнула («Оказалось, это совсем не мой человек – а брат с очередной пассией»). Под «своим человеком» она, разумеется, имела в виду дилера. Этот особый язык – из текстов Velvet Underground, как будто она и в самом деле их поклонница, а не жертва журнала Tatler, – был еще одной дурной привычкой Сапфо.

– Пожалуй, пойду принесу им чего-нибудь выпить – а ты пока их займи.

Едва завидев меня, ее брат – Гораций, Гераклит, черт знает, как там его звали на самом деле, – сбросив на шезлонг потрепанную норковую шубу в стиле Мика Джаггера, энергично пересек комнату. Я был только рад этому, а когда понял, что его «очередная пассия» – Клара Стэнтон, то с трудом поверил в собственное везение.

– Привет, дорогая, – поздоровался я, чмокнув ее в щечку и слегка касаясь ладонью поясницы. – Сто лет не виделись!

– Да неужели, – холодно отозвалась она.

Я чуть отстранился, чтобы получше ее разглядеть, – и только тут увидел выражение лица, будто застывшее, под стать голосу. Чем это я успел так обидеть Клару?

– Не желаешь угоститься? – спросил я, встряхивая кубики льда в своем бокале.

– А что там?

– Предпочитаю не знать, – пожал я плечами. – Судя по всему, Сибил считает все ингредиенты частью своего собственного бренда: Lillet, Campari, болиголов…

– Пожалуй, не откажусь – немного выпить не помешает.

Смотрела она куда-то сквозь меня, явно в поисках кого-нибудь из знакомых.

– Господи, Клара, такое ощущение, что ты пытаешься от меня отделаться.

– Ну надо же, какая проницательность! – наконец улыбнулась она.

Спустя час, допивая, кажется, семнадцатый по счету коктейль, я вдруг осознал, что беседую с противным братцем.

– Так ты друг Клары? Из Оксфорда? – спросил он, растягивая слова и выдыхая облако ароматизированного сигаретного дыма.

– А вы как познакомились?

– Вообще-то в Нью-Йорке, – хохотнул он – как будто посещение Нью-Йорка уже само по себе было достижением. – Она работала в газете, нас познакомил мой старый школьный приятель. Может, ты тоже с ним знаком – Джулиан Гресфорд?

В горле у меня пересохло.

– Так, смутно. Давно не пересекались.

Я допил остаток коктейля и вдруг заметил, как трясутся руки. Неприятно.

– И как поживает Джулиан? – спросил я, стараясь не выдать волнения. Потом, как будто издалека, услышал, как мой собственный голос задает тот самый вопрос, который волновал меня больше всего: – Девушки на горизонте не видно?

Брат вскинул брови:

– Девушки? Ты точно знаком с Гресфордом?

Что ж, значит, по крайней мере она не с ним. Или «они» – кто знает. Главное – Астрид живет не у Джулиана. Уж такую красавицу, как Астрид, тупой братец Сапфо ни за что бы не пропустил. И еще кое-что, размышлял я про себя, высвободившись из его клешней и направляясь к бару: этот придурок, похоже, понятия не имеет о том, что нас с Джулсом связывает общее прошлое. Это значит, что Джулс не слишком об этом распространяется; значит, он никому не рассказывал о том, что случилось. Эту самую фразу я повторял про себя, лихорадочно ища в баре шотландский виски. «Он никому не рассказывал о том, что случилось». Лишь осушив стакан до дна (Сапфо плохого в доме не держит) и закурив, я вдруг понял, почему Клара так холодно себя со мной вела. От этой ужасающей мысли в голове зашумело; я чувствовал, как пульсирует в висках, как едко жжет глаза. Все звуки