— Господин Юргенс, — доложил торопливо служитель, — из второго купе через окно тащут продукты.

Юргенс побелел от злости и, вытащив из заднего кармана брюк пистолет, бросился к купе. Над раскрытыми ящиками хозяйничал пожилой солдат. Он распихивал все, что извлекал из ящиков, за пазуху и по карманам.

— Мерзавец! Мародер! — заревел Юргенс и выстрелил три раза подряд.

В эту же минуту просвистел паровоз и, громко вздыхая и отдуваясь, потянул состав с вокзала. Тело убитого солдата выбросили через окно. Поезд стал набирать скорость.

— Вот мы и покидаем родные края, — грустно проговорил Грязнов, примащиваясь у окна с выбитым начисто стеклом.

Никита Родионович уселся рядом с другом и обнял его за плечи.

— Да, родные, любимые края... Скоро ли мы увидим их опять?

Мимо окна бежали пригородные сады, мелькали перелески, поляны. Где-то далеко горела маленькая деревенька. Дым стлался над землей. Земля родная убегала из-под колес. Друзья смотрели вдаль, сдерживая в груди нестерпимую грусть.

Конец первой части

Самолет загорелся на высоте пяти тысяч метров. Жаркие языки пламени жадно поползли от правого мотора по крылу, обшивке. Они росли и ширились, приближаясь к кабине. Командир корабля дал экипажу сигнал выбрасываться.

Луч прожектора прорезал тьму точно огненный меч и погас. Объятый огнем бомбовоз не надо было освещать, он как падающий факел бороздил черное небо.

Стрелок Алим Ризаматов прыгал первым. Открыв люк, он на секунду повис на локтях, а затем провалился в темноту ночи. Отсчитав до двадцати, выдернул кольцо. Динамический толчок встряхнул тело, парашют большим куполом раскрылся над головой и, казалось, приостановил падение. Алим плавно закачался на стропах.

Он учитывал, что спуск займет не меньше десяти минут, — время достаточное, чтобы подготовиться к приземлению. Под ним была чужая земля, и Алим знал, что его ждут внизу враги, злобные, беспощадные враги, с которыми он бился в воздухе и с которыми предстоит борьба там, внизу. Он вынул из кабуры пистолет. Почувствовав в руке оружие, успокоился. Радостная искра вспыхнула в сердце. Именно такое чувство он испытывал перед воздушным боем, касаясь руками холодной стали пулемета. Биться, и если умереть, то в борьбе. Конечно, там, внизу, он будет один среди врагов. Он может убить нескольких, это будет тоже победа, его, Алима, победа. А потом... А потом, — сделав все возможное, надо уйти из жизни. Умереть самому, чтобы рука врага не коснулась его живого. Одна пуля для себя — остальные врагам. Это единственный и правильный выход, не порочащий имени советского воина и чести комсомольца. Это не позор. Это лучше, чем плен. Ему еще в начале войны довелось услышать рассказ о человеке, который в трудную минуту предпочел вражеский плен честной смерти бойца, а потом неясными путями сохранил себе жизнь. Нет, Алим выбирать не будет. До сих пор он открыто и прямо смотрел в глаза товарищам — лучше честно умереть, чем жить бесчестным.

...Земля приближалась.

Алим ждал, что вот сейчас к нему потянется огненная строчка трассирующих пуль, прожжет его и... сразу конец. И пистолет не понадобится...

Но земля встречала его черная, мрачная, молчаливая. Нигде ни огонька.

Когда Алим интуитивно почувствовал, что земля совсем близко, он плотно сжал ноги, как их обучали в школе, и мягко приземлился на густой кустарник.

Купол парашюта съежился, спал и накрыл Ризаматова. Он замер, затаил дыхание, вслушался в ночную тишину; все вокруг, казалось, вымерло, только где-то далеко в небе, черном, беззвездном, рокотал мотор самолета.

«Как не повезло, как плохо, — подумал Алим, стараясь не шелохнуться, — второй только полет и... конец...»

Боль сжала сердце юноши. «Страшно, — признался Алим сам себе, — страшно...»

Ночь оставалась безмолвной. Алим приподнялся и, стараясь как можно меньше шуметь, выбрался из-под парашюта. Всмотрелся. Он находился на небольшой поляне, поросшей густыми кустами. Шагах в двадцати темнел ряд деревьев.

«Лес или роща, — мелькнуло в голове. — Лучше лес. Лес укроет, а, может быть, и приведет ближе к фронту.»

Правда, Алим не знал леса, не бывал в нем. Уроженец знойной Бухары, он видел его лишь издали, из окон поезда. Лес таил в себе тайну, казался мрачным и неприветливым.

— И все же лучше лес, — почти вслух произнес он. — Прежде всего надо спрятать парашют, но куда?

Ризаматов высвободил парашют из куста, на который приземлился, разостлал его на чистом месте и туго скатал. Теперь его можно было взять под руку и он не мешал движению. Но куда спрятать? Алим сделал несколько шагов в сторону леса и остановился. Справа донесся звонкий гудок. Совсем близко или железная дорога, или завод... Но характерного шума поезда не слышалось.

Осмотр поляны ничего утешительного не дал. Тогда Алим забрался в середину самого большого, густого куста, обильно заросшего травой, раздвинул гибкие стволы, разгреб, как мог, землю у самых корней и уложил в ямку шелковый сверток.

Теперь уйти отсюда. Уйти поскорее. Алим углубился в лес.

Деревья росли негусто и итти было нетрудно. Через несколько минут Алим остановился и задумался.

Почему он идет именно сюда, вперед, а не назад, не вправо, не влево? Вопрос вселил тревогу, заставил усиленно биться сердце. Хотя, все равно, куда итти, только не стоять, не ждать.

Где-то далеко-далеко за лесом прогрохотал гром. Только теперь Алим заметил, что приближается гроза. Низко опустились тучи, замер лес, было душно. Алиму сделалось не по себе. Он остро почувствовал свое одиночество, свое бессилие, почти полную обреченность. Вокруг чужая земля, черная, безмолвная, неприветливая. Мрачный, окутанный тьмой лес. Небо придавило, казалось, вот-вот задушит... Алим прислонился спиной к дереву, словно ища под его ветвями защиты.

Над лесом вдруг разверзлась невидимая туча, и сразу же хлынул дождь. Гигантская ломаная молния расколола темноту, вырвала из нее на мгновение белые стволы берез. Грянул удар грома. Порыв ветра зашумел в листьях, и этот шум слился с шумом дождевых струй.

Алим все так и стоял в оцепенении. Обильные струи текли по его комбинезону, подбитому мехом. Прочная ткань служила хорошей защитой. Юноша чувствовал дождь только лицом. Вода обмыла его, освежила пересохшие губы.

Гром грохотал, молнии бороздили небо, шумел ветер. Эти звуки наполнили Алима бодростью, толкали к действию, к борьбе. Опьяненный грозой, он бросился навстречу дождю и ветру. Он шел, не разбирая дороги, отмахиваясь руками от ветвей, топча кусты и невысокую траву. Он шел, шел и шел... Он не помнил, сколько прошло времени, — час, два, три. Внезапно лес кончился, открылось темное, сливающееся с небом ровное пространство поля или луга. Около самого леса проходила дорога, покрытая щебенкой. Ризаматов остановился в раздумье — что делать: вернуться в лес или итти дорогой? Он опасался встреч с людьми; кто бы они ни были — это люди чужой земли, враги. Но по дороге легко двигаться, а ноги устали, в лесу бесконечный кустарник, грязь, ямы, темнота.