Никита Родионович стал одеваться.

— Куда? — удивленно спросил Андрей.

— К Изволину... надо посоветоваться... — и, уже выходя из комнаты, Ожогин бросил: — А ты пока что укладывай вещи...

Около дома Изволина стояла немецкая, на высоких колесах, подвода, нагруженная кое-как завязанными узлами, ящиками, чемоданами. Трясучкин и его жена тащили на нее старый домашний скарб — веники, скалку, доску для стирки белья, поломанную железную лопату.

Самому Трясучкину это занятие было, видимо, не по душе.

— Ну, все, что ли?.. — недовольно спрашивал он жену

— Твое дело — клади и не разговаривай, — оборвала его Матрена Силантьевна и всердцах сунула в руки мужу большую банку из-под варенья. — Уложи, да так, чтобы не разбилась.

С тяжелым вздохом Трясучкин выполнил распоряжение супруги.

— Куда собрались? — спросил Ожогин, подойдя к дому.

Трясучкин обрадовался встрече и, воспользовавшись тем, что Матрена Силантьевна ушла в дом, начал отводить душу.

— Скрываться надо, пока не поздно... Управские уже все расползлись, точно вши с покойника, — сказал он шопотком, по-воровски оглядываясь.

— А куда?

— В деревню думаем податься, здесь опасно, каждый смотрит чортом, того и гляди, из-за угла ухлопают. Чуют все, что у немцев кишка вот-вот лопнет...

— Думаете, в деревне безопаснее? — спросил Никита Родионович.

— Все потише, — сказал Трясучкин.

В дверях показалась Матрена Силантьевна, нагруженная пустыми бутылками, половой, еще влажной, тряпкой и листом закопченной фанеры.

Не поздоровавшись с Ожогиным, она прикрикнула на мужа:

— Хватит балясы точить! Укладывай!..

Трясучкин вновь завозился у подводы. Никита Родионович прошел в квартиру Изволина.

Денис Макарович выслушал Ожогина с волнением.

— Вот новость! Как же так? А ведь я все по-другому представлял себе, — качая головой, говорил старик. — Придут наши, соберемся все вместе, как одна семья... И вот на тебе... Германия — не родная сторона, там человеку пропасть легче иголки, там ни помочь, ни посоветовать некому.

— Пропасть не пропадем как-нибудь, — ответил с грустью в голосе Ожогин.

— Это правильно, да все одно плохо... А может не ехать? — вдруг спросил Изволин.

Никита Родионович с удивлением посмотрел на старика.

— Как?

— Да так... спросить надо сначала.

Ожогин пожал плечами.

— Кого спрашивать-то, Иннокентий Степанович далековато...

— Чудак, такие дела не Иннокентий решает. — Изволин улыбнулся, подмигнул, затем встал и потянулся к вешалке за кепкой. — Ты вот что, посиди-ка тут, а я схожу. Сеанс через полчаса. Успеем спросить. Жди... или нет, иди домой, я сообщу сам или с Игорьком. Сам, наверное... Может проститься придется... Расстанемся не на один день...

Ожогин и Денис Макарович вышли вместе. Подвода Трясучкиных уже отъехала. Около ворот валялись сковорода и разбитая банка из-под варенья.

— Жди, — сказал тихо Изволин, пожимая руку Никите Родионовичу.

Старик свернул за угол и торопливо зашагал по узенькому переулку.

— Ну что? — спросил нетерпеливо Андрей вошедшего Ожогина.

Никита Родионович сел на тахту и вздохнул.

— Пока ничего...

— Как ничего? Что-нибудь сказал Денис Макарович?

— Сказал, что этот вопрос ни он, ни Кривовяз, ни даже «Грозный» решить не могут.

— Час от часу не легче... Тут собираться надо, а они гадают.

Говорил Андрей возбужденно, с раздражением. Никита Родионович понимал его состояние. Сейчас, когда подходили к городу советские, родные войска, когда приближался час радостной встречи, даже одна мысль о поездке в Германию вызывала возмущение. Зачем оставаться с врагами, видеть ежеминутно их отвратительные лица, слышать их речь...

— Кто же будет решать? — спросил Андрей.

— Кто — не знаю, но, вероятно, не здесь.

Андрей опустился на стул и стал распаковывать уже почти уложенный чемодан.

— Что ты? — удивился Никита Родионович.

— Не едем, — ответил решительно Грязнов. — Если будут решать там, нет сомнения, что предложат остаться. Какой смысл в этой поездке в гибнущую Германию?

Андрей вынимал из чемодана вещи и раскладывал их на столе.

— Напрасно ты это делаешь, — сказал Никита Родионович. — Может зайти кто-нибудь от Юргенса или он сам и, увидев, что мы не собираемся, сделает опасный для нас вывод.

Ожогин заставил Андрея задуматься.

— Да, пожалуй, верно... Для «близиру» надо уложить...

Никита Родионович объяснил, что при любом положении они должны быть собраны, готовы. Ехать все равно придется, но только пока неизвестно — куда.

Друзья принялись за дальнейшую укладку вещей. В четыре часа все было упаковано, завязано. Обедали молча. Ожогин и Грязнов все время прислушивались к шагам на улице, им казалось, что вот-вот придет старик Изволин или прибежит Игорек.

Часы пробили пять, потом шесть, семь...

Денис Макарович не появлялся. Друзья стали нервничать. Андрей не отходил от окна.

— Что такое? — уже много раз спрашивал он. — Почему не идет Изволин?

Задержка Дениса Макаровича крайне беспокоила и Никиту Родионовича, но он только курил папиросу за папиросой и хмурился.

Наконец, в восемь часов появился старик. Он вошел пасмурный, растерянный. Друзья с тревогой смотрели, как он снимал кепку, медленно пристраивал ее на спинку стула и вытирал пот с лица.

— Ну, ребятки, дорогие, простимся, — сказал Денис Макарович дрогнувшим голосом и шагнул к застывшему от удивления Андрею. — Ехать надо.

— Кто сказал? — спросил сухо Грязнов.

— «Большая земля», — ответил Изволин и взял Андрея за руку. — Вашей поездке придают большое значение.

Андрей отвернулся и отошел к окну. Денис Макарович покачал головой.

— Знаю, Андрюша, что тяжело. Чужбина — слово это и то страшное, да ничего не поделаешь... Долг выше сердца... надо ехать.

Изволин опустился на тахту рядом с Ожогиным.

— Вот что, Никита, как там устроитесь, свыкнетесь, к делу приступите, постарайтесь наладить связь.

— Как?

— Смотри сюда, — и Изволин показал Ожогину листок бумаги, на котором коротко были написаны условия связи по радио. — Запомни, а бумажку сейчас уничтожим.

Когда Никита Родионович несколько раз прочел условия, Изволин дал листок Грязнову, а потом вынул зажигалку и на ее пламени сжег бумажку.