– Тот мужчина, тот начальник, – злобно прошипела мать, – он отнял тебя у меня!

– Он спас меня. Первый раз – из той лачуги и второй раз – от тебя. Прощай, мама.

Я развернулась и ушла, отчасти осознавая, как в глубине моей души рыдала маленькая девочка, обиженный ребенок, не способный понять, почему с ним так поступают и почему никого не волнуют его страдания. «Терпи, – хотелось мне сказать той девочке, – тебе становится все хуже, но потом станет лучше. Потом нас спасут».

* * *

Когда я залезла в машину, Стерлинг ни о чем не спросила. Она просто включила зажигание и выехала на дорогу в сторону Манассаса, в сторону дома.

Дом…

– Можем мы заехать ко мне домой? – спросила я, пока мы мчались по шоссе. – Мне нужно кое-что сделать.

– Легко. – Она поглядывала на меня краем глаза, но в основном все же смотрела на дорогу. – Звонила Касс. Пока поиски в доме Глории не выявили ничего подозрительного.

– Серьезно?

– Ну, они еще ищут. Уоттс и Холмс держат ее в участке, но допроса пока еще не было. Ждут результатов.

– Ох, Элиза, что за кошмарный день…

– Да.

Мой уютный скромный коттедж в спокойных тонах с цветами Джейсона вдоль дорожки и перед крыльцом выглядел как обычно. Не понимаю, почему я ждала, что его вид изменится. Изменилось мое восприятие этого дома. Не могло ли оно также изменить его вид?

Но этого не случилось. Ключи открыли дверь с привычной легкостью, и внутри все так же осталось неизменным, не считая слоя пыли, накопившейся за одиннадцать дней отсутствия. Шиван оставляла здесь мало вещей – лишь немного одежды, туалетные принадлежности и пару книжек у кровати. Ее уход ничего не изменил.

Даже в спальне кровать по-прежнему не убрана и, вероятно, еще немного хранит ее запах. Я не заходила сюда с того вечера, когда в мою дверь постучала Эмилия Андерс. На моей прикроватной тумбочке сидит черный бархатный мишка, и множество его родственников устроились на опоясывающих комнату полках.

Прежде я никогда не сравнивала эту коллекцию с родственным окружением.

Взяв из-под кухонной раковины мусорные мешки, я вернулась в комнату и принялась стаскивать плюшевых мишек с полок и запихивать их в мешки. И вот все до последнего треклятого медведя исчезли с полок, даже если некоторые еще валялись на полу. Моя рука обхватила черный бархат любимца в смешном галстуке-бабочке и с выцветшим красным сердечком, и я… я не смогла.

Прижимая его к груди и стараясь не думать об Аве, точно так же державшей чертовых ангельских мишек, я привалилась к стене и, сползая на пол, просунула ноги под кровать. Через несколько минут Стерлинг осторожно прошла между упавшими медведями, не наступив ни на одного из них и лишь слегка сдвинув парочку в сторону, чтобы освободить себе место рядом со мной.

Не знаю, долго ли мы просидели там в тишине. Достаточно долго, осознала я, заметив, как потемнел проникающий в окна свет, как вытянулись тени на полу и исказились проекции.

– Во время оно я была младшей из девяти детей, – прошептала я наконец. – Поначалу жила в комнате с двумя другими младшими сестрами, но когда мне исполнилось пять лет, у меня появилась собственная комната в мансарде. Я очень гордилась ею. Там стояла прелестная, как у принцессы, розовая кровать под балдахином, а рядом – белый сундук для нарядных платьев. И на самом верху двери имелся замок, до которого я не могла дотянуться. Причину этого я узнала позже, после вечеринки по случаю моего дня рождения, в ту самую первую ночь в моей новой комнате.

Опустив медведя, я прижала его к своим бедрам. Потертая мордочка сплющилась больше обычного; набивка от старости так свалялась, что его формы уже не восстанавливались после объятий, как раньше.

– В течение трех лет мой отец приставал ко мне, и вся моя остальная семья игнорировала это. Знали все мои сестры и братья, все остальные взрослые родственники, но люди их поколения тогда в Мексике… о таких делах просто умалчивали. Поэтому они опускали глаза и отворачивались.

– Три года, – повторила Стерлинг еле слышным шепотом.

Может, на нее подействовала особая сокровенность тайны, может, изменчивый свет, исчезавший в складках постельного покрывала. Сам момент словно подсказывал, что любой громкий звук будет разрушителен.

– Мой отец также пристрастился к азартным играм. Семья не знала об этом. Иначе они были бы менее снисходительными. Разнообразные ветви нашего семейного клана худо-бедно сводили концы с концами, полагаясь друг на друга, и его азартные игры означали, что он подвергает опасности весь клан. Он связался на свою голову с одной частной группировкой. Не мог даже продать дом, чтобы скрыть долги. По соседству жили исключительно родственники, то есть ему пришлось бы все объяснять. Но даже дома не хватило бы.

– Поэтому он отдал им тебя.

– Он послал меня поиграть в лесу за домом, и когда никто не видел, они схватили меня. Их лачуга стояла в глубине леса, в такие дебри никто практически не забредал.

– И долго?..

– Два года.

Иногда, когда я просыпаюсь, мне кажется, что я еще чувствую под собой те неструганые доски и наручник вокруг лодыжки, еще слышу дребезжание тяжелой цепи по дереву при любом моем движении.

– Там жили и другие дети. Заложники, может, или выигрыши. Они никогда не задерживались надолго, но пара мужчин воспылала страстью ко мне. Говорили, что им нравился мой страх. Я пробыла там почти два года к тому моменту, когда у меня появился шанс сбежать. Эта лачуга была сколочена кое-как; даже потолок не доделали. Дождливым летом все начинало гнить, и мне удалось вытащить болт, на котором висела моя цепь. Обмотавшись ею как меховым боа, чтобы та не звякнула, я на цыпочках пробралась мимо спящих мужчин к выходу и со всех ног помчалась в лес.

– Ты не любишь леса́, – после моего продолжительного молчания заметила Стерлинг. – Эддисон обычно сам идет туда, если есть возможность избавить тебя от этого.

– Sí. Да. Тогда выдалась темная ночь, и слишком густые кроны не пропускали лунный свет. И повсюду попадались мелкие овраги. Я бежала, бежала и бежала. Частенько падала, но заставляла себя подняться и бежать дальше. С каждым падением мне становилось все страшнее. И я заблудилась, не смогла найти выход из леса. Кричать я тоже не могла – жутко боялась. Мне могли, конечно, помочь, но, вероятнее всего, меня нашли бы те мерзавцы.

– И они нашли тебя?

– Утром. Заметив, что я сбежала, они отправились на поиски. Цепь зацепилась за корни, и когда я попыталась высвободить ее, то упала на краю ущелья. Из-за наручника я сломала лодыжку и просто беспомощно висела там на цепи. Они избили меня за попытку бегства. – Проведя мягкой медвежьей лапкой по рубцам на щеке, я добавила: – Следы от разбитой бутылки.

Элиза склонила голову мне на плечо и затаила дыхание.

– После этого они засунули меня в погреб. Его стены были каменными, а люк запирался на кучу засовов. Честно говоря, не знаю, хватило бы у меня храбрости еще на одну попытку, но это оказалось неважно. Через несколько дней меня разбудили крики. Крики и выстрелы. Я съежилась там в подвальном мраке, потом заскрежетали засовы, крышка люка откинулась, и проем заслонила фигура крупного мужчины. Я задрожала от ужаса. Ведь все могло стать еще хуже, верно? Но потом кто-то передал ему фонарь, и его луч заплясал по моим ногам; потом этот мужчина сбежал по ступенькам, опустился передо мной на колени и сказал, что его зовут Виктор.