Этот брак все считали неравным.

Когда Сомерсет Моэм, глотая собственный ревнивый яд, спросил Муру об Уэллсе: «За что вы его любите, этого старого толстого брюзгу?», она ответила не задумываясь: «Вы ничего не понимаете. От него мёдом пахнет!»

Странная всё же фигура речи: «неравный брак».

На самом-то деле «равных» браков не бывает. Как и вообще равенства. Не совпадают умы и болевые пороги. Породы и резус-факторы. Опыты детской похоти и взрослой чистоты. Желания нравиться и покорять. Отдаваться и владеть. И уж точно не совпадают никогда сердечные градусы, тайные температуры.

Тот любит – а та позволяет себя любить. Ты, дурея от нежности, глядишь на него. А он, как водится, глядит в пространство. Ему сейчас пространство немножко интереснее, чем ты. Анфас, пылая щеками, тянется к прохладному профилю. Теснота – к пустоте. Мы что-то кричим или шепчем друг другу, а наши «чёрные ящики» молчат: сами в себе, сами в себе.

И всё же мы решаемся совпасть: носами, губами, коленями, отрезками жизни. Мы, наконец, затеваем свадьбу. А свадьба – это фактически публикация самых интимных решений. Это обнародование таких вещей, для которых и слов-то ещё достойных на русском языке не придумали.

Но гостям уже не терпится выпить, закусить и поглазеть, как мы целуемся рот в рот. И вот мы стоим перед всей нашей родимой публикой в невыносимо правильном костюме и в одноразовом платье, держимся влажными ладонями, как отважные детсадовцы из подготовительной группы, и всем своим видом как бы заявляем: примите нас во взрослые. Мы будем очень стараться!

Карандаши назывались «имени Сакко и Ванцетти». Слово «Сакко» звучало неизбежной уличной грубостью, ничего не поделаешь. Зато «Ванцетти» были вкусными, как витаминки, и цветными, как эти карандаши.

Для полноты и счастья жизни срочно изображались пиратский фрегат, немецкий танк с крестами и средневековый замок. А из людей – разумеется, Король и Королева. Или, в крайнем случае, Принцесса.

Уместный вопрос: почему не Царь, Царица или там Царевна? Почти вся тайна в словах, но почти.

Царь был обязательно старообразный, крикливый, глуповатый. И вообще, кажется, угнетатель.

Жена его недалеко ушла от сватьи бабы Бабарихи. А Царевна – уж очень сырая тяжеловатая девушка. Зарёванная такая невеста из «Неравного брака» художника Пукирева (см.: Третьяковская галерея, г. Москва).

Но вот всё королевское блистало несравненной породой.

Королю просто некуда было девать своё благородство и фантастическое мужество – только на защиту Королевы от международных посягательств. Враги покушались отовсюду – чужие рыцари, султаны, ханы и курящие бандиты из цыганского посёлка. Она трепетала от страха всем своим белоснежным тельцем, так что спасать приходилось непрестанно, днём и ночью…

Собственно, Короля можно и не описывать: не считая шпаги, он мало чем отличался от самого Рисовальщика, только что геройски одолевшего рубеж между старшей группой детсада и подготовительной.

На Королеву категорически не хватало карандашей. В коробке имени Сакко и Ванцетти отсутствовали цвета: белоснежный, лилейный, жемчужный, золотой, сиреневый, телесный, персиковый, атласный и поцелуйный.

Длину её волос могла оспорить лишь долгота шлейфа. Декольте и корсаж (уже где-то вычитанные слова) служили фактически частями её королевского организма. Ниже декольте ничего уже не могло быть в принципе. Никакого, например, бюста. Но декольте – было. Округлое и рискованно глубокое. Откуда выглядывала тихая раздвоенная птичка.

В ответ на подозрительный вопрос матери: «А что это у неё там торчит из платья?» – Рисовальщик авторитетно пояснил: «Кожистая складка». На самом деле для той неописуемо прекрасной, молочного цвета субстанции слово «кожа» было чересчур животным… Да и бумага из ученической тетради в клетку, где всё это изображалось, тоже была слишком груба. То есть – не «бумага всё стерпит», а Королева милостиво терпела своё пребывание на корявой бумаге.

Королева могла сидеть подле Короля, ехать в карете, гулять по саду – изумрудному, понятно, с бриллиантовой росой. Она могла благоухать, говорить нежным голосом, опять же трепетать, восклицать «ах!», падать в обморок и покоряться своему спасителю.

Она не ходила в туалет, никогда не потела, не мылась, а купалась в зеркальном пруду исключительно ради прелести и любования.

Примерно две жизни спустя он будет разглядывать на конверте драгоценные марки с её профилем, достоинством в 1, 2 и 4 пенса, и его окликнет телевизионная программа «Время»: «…в ходе визита Её Величества Королевы Елизаветы Второй…»

Неужели?! Эта пожилая тётенька с добрым наивным лицом, в круглой шляпке, как у Беттины Моисеевны из второго подъезда? Согласитесь, так не бывает.

Или – пусть кто-нибудь, собравшись с духом, объяснит: вон та славная девушка с мужским подбородком, детской улыбкой и трагически неуклюжей судьбой – это Принцесса?? Но каждому ребёнку известно, что принцессы не гибнут в автомобильных катастрофах. Ни от гриппа, ни от какой холеры, ни даже от вульгарной старости. Разве что – от горя. Или безответной любви.

Сколько понадобится взрослой отваги и циничной терпимости, чтобы наконец понять: именно так и бывает. Практически только так.

Но вот что интереснее всего, так это моральное самочувствие Рисовальщика… Ну ладно, прочёл он лет в одиннадцать в честной книжке, что самые знатные дамы королевско-мушкетёрских времён – в сущности, эфирные созданья – обливали свои бесподобные волосы растопленным бараньим салом, чтобы высоченные причёски оставались на высоте. И ещё носили под платьем специальные мешочки для ловли бессчётных блох, прикормленных этими застывшими, как холодец, причёсками. И запах там витал вполне выразительный. Ну и что с того?

Он своим белоснежным дамам и не такое прощал.

Способность прощать – это как раз вполне королевская черта и привилегия.

Его не волновали дворцовые перевороты, голубая кровь, права на трон и переодевания в стиле «Принц и нищий». Он не воображал себя Королём – он просто был им. Никого не спросив, занял своё место в мирозданье, как подобает Рисовальщику. И выбрал достойную Королеву. И если завтра, хорошо подумав, он решит стать Садовником, она без колебаний покорится – даже не скажет «ах!», – перейдя в прекрасные Садовницы.

Что касается устройства мирозданья, будем спокойны: как и всегда, картину королевства, его вкус и цвет определяют всё те же пресловутые Сакко и неотразимые Ванцетти.

Странный получился день. Мы гоняли со Стасом по его делам, поскольку мои – терпели до вечера. После обеда заехали на Тверскую в «Кофе Бин» забрать его сестру Алёну. Она села на заднее сиденье, и в машине стало нечем дышать, кроме «Диора».

– Ну, как ты? – сочувственно спросил Стас. Алёна отвечала подробно. По-моему, даже слишком.