и вообще воды боится, сел недалеко, на бережок. Зато Храб с Филькой плескались как дети, и смеялись брызгая друг на друга, зачерпывая чистую, как слеза воду ладонями.

Мокрая одежда полетела на берег. Кого стеснятся? Куда ни кинь взгляд голая степь, или гладь воды, ни души в округе. Кричи не кричи, никто не услышит. Натерлись песочком, сдирая, и смывая пот, и налипшую пыль с тел, искупали блаженно фыркающего коня, и вылезли нехотя на берег, растянув на траве просыхать мокрые пожитки. Легли сами, раскинув от удовольствия руки:

— До чего же хорошо. — Улыбнулся солнышку, щурясь Храб.

— Хорошо-то, оно хорошо, да только по что воду взбаламутили. — Раздался девичий смешок. — Как теперь нам тут купаться?

Парень мгновенно вскочил на ноги, глянул на реку, покраснел, прикрыл непотребное ладонями, и отвел в сторону глаза. Светозар взлетел, застрекотав от неожиданности крыльями, а Филька, не поднимаясь тяжко вздохнул:

— Вас тут только не хватало. Вот чего заявились? Другого места в округе не нашли. — Он сел, и посмотрел, улыбнувшись на смущенного Храба. — Вон и парня в краску вогнали. Чего прелести свои выкатили на показ, бесстыдницы. Не привыкли люди к такой вольнице.

— Можно подумать... — Засмеялись русалки. — Сам-то вон, глаз в сторону не отводишь, и не краснеешь. Чего пялишься?

— Мне можно, я не человек. — Захохотал Филька. — Прикройте срамоту, бесстыжие.

— Все вам не угодить, и так не так, и этак не этак. — Рассмеялись девушки и нырнули, через миг вновь появившись, но уже прикрытые водорослями. — Так лучше?

— Другое дело. Отвернитесь только, дайте моему попутчику порты на срамное натянуть, не видите, мается он, дунь на него, загорится. — Махнул рукой в сторону Храба домовой.

— Подумаешь. Чего мы там такого не видели, чего у других нет? — Стрельнули зелеными глазами девушки, но просьбу выполнили.

— Ну так чего заявились. — Через некоторое время Филька и Храб сидели на берегу, опустив ноги в воду, и болтали со смешливыми хозяйками реки.

— Скучно. Давно никто не приходил сюда. Безлюдно, хоть вой. — Вздохнули те хором. — Друг на дружку уже смотреть не можем... Хотите мы вам споем. — И не дожидаясь разрешения, одна из них нырнула и вынырнула уже с гуслями в руках. — Вот. — Рассмеялась она. — Один купец одарил, дюже ему наша песня понравилась. Такой был пригожий, да обходительный. — И провела по струнам длинными пальцами.

— Надеюсь он далее поплыл, а не тут, где нибудь под корягой любезничает? — Не смог не съязвить Филька.

— Нет. Домой уплыл. Давно это было. — Русалка подняла из воды гусли.

Музыка разлилась в воздухе пьянящей нежностью, и два девичьих голоса запели:

— Пролягала она шлях-дорожка,

Пролягала она всё широка

По чистому полю,

По чистому полю.

Ой, как по етой было по дорожке,

Ой, как по етой было по широкой

Стоял бел шатёрик,

Стоял бел шатёрик.

Ой, как из этого да из шатрочка,

Ой как из этого да из бялого

Выходил молодчик,

Выходил молодчик.

Ой выходил он да всё-молодчик,

Ой выходил- он да всё веселый...

Храб слушал и словно видел все то, о чем поют русалки: и дорогу, и шатер, и идущего парня, как на яву все. Хотелось подпевать, но он не знал слов. Хотелось встать с ними в хоровод, взявшись за руки, смотреть на их красивые наивные лица, и ходить, не останавливаясь по кругу. Душу сжало желанием, и он едва не вскочил, и не кинулся в воду, но жесткий удар кулака в плече, остановил вспыхнувший порыв.

— Э-ээ парень! Ты чавой? Голову никак потерял? Я же тебя предупреждал. — Рявкнул Филька и повернулся к русалкам. — А вы прекратите мне парня соблазнять, не для вас он. Мы по делу тут. И вообще, чего вы только по пояс показались, а то, что ниже скрываете? Покажитесь во всей красе. Пусть он на хвосты рыбьи посмотрит, сразу все желание топится пропадет.

— Похабник. — Рассмеялись девушки ни грамма не смутившись. — Все тебе непотребства рассматривать, и вообще... Чего это домового в степи занесло? Не место таким как ты на вольном воздухе, вам по избам, по пыльным углам сидеть положено.

— Сказал же. По делу мы тут. По важному, то не ваша забота. Брысь к себе в пучину. Карасям песни пойте, или вон омутнику. — Нахмурился домовой.

— А мне песня понравилась. — Взлетел Светозар, и опустился на плечо одной из русалок.

— Вот и оставайся тут. Капуста целее будет. — Огрызнулся Филька.

— Тебя не спросил. — Высунул язык светлячок, и повернулся к девушке. — Спойте еще...

— Ты что, дурак? Не видишь, что они Храба соблазняют, в реку заманивают. Утопят парня... Хочешь пешком по жаре далее путешествовать? — Вскочил возмущенно Филька, и рявкнул уже русалкам. — Брысь сказал, нам ваши песенки без надобности.

— Омутник у нас дюже хмурной. Не любит песен. Сидит под корягой, и все брюзжит чего-то, недовольный. Скучно с ним. Может всё-таки еще послушаете? Мы более соблазнять не будем. Обещаем. Внимания хочется.

— Может послушаем? — Протянул Храб просительно.

— Нет им веры. — Отрезал домовой.

— Ну пожалуйста. — Затянули, едва не плача русалки. — Мы клянемся водами светлыми: «Не сотворим дурного».

— Давай поверим. — Подлетел к другу светлячок, и завис у него перед лицом. — Посмотри, какие у них глазки честные. А!

— Тьфу на вас. Похотливые бараны. Слушайте коль охота, а я за плакуном пошел. Времечко его пришло. Только потом не жалуйтесь, что я не предупреждал. — Он встал, натянул порты, и рубаху, нахлобучил зло на голову треух, оглянулся, словно еще что-то хотел сказать, но только махнул рукой, и потопал в степь.

— Ушел бука. — Засмеялись русалки. — Давайте плясовую. — Душа веселья просит.

Глава 23 Оборотень

Сосновый бор, это вам не угрюмый ельник. Таже вроде хвоя под ногами хрустит, и запах смолы похож, но все же совершенно другое. Здесь бушует жизнь. Огромные, слегка красноватые стволы сосен, словно выстроенные в ряды гигантские ратники, с шапками колючих крон, похожих, на буйные, нерассчесаные волосы, растрепанные вольным ветром, пропускающие лучики доброго солнечного света.

Никаких зарослей, никаких непроходимых дебрей, никакого сумрака, простор ухоженного заботливой рукой, неизвестного педанта — лесника пространство, где