Кристина обхватила голову ладонями и зажмурилась. Мир разлетелся на искрящиеся точки. И собрать их в цельную картину не представлялось никакой возможности.

Однако на унылую рефлексию не было времени. Кристина собралась и быстро пробила Хенрика Ольгрема по социальным сетям. Скромный блог в «Твиттере», – вот все, что она обнаружила. Но интуиция подсказывала ей, что, возможно, она нащупала ключ к загадке, которая мучила ее последнее время. Совпадений не бывает. Этот закон детективов-нуар и голливудских фильмов она усвоила еще в раннем детстве. Кристина знала Хенрика с раннего детства и только сейчас поняла, что ничего не знает о нем. Даже не знает, есть ли у него семья…

«Хенрик Ольгрем? Что-нибудь! Точнее – все, что вы о нем знаете! Плиз!» Она настучала это короткое обращение и в несколько кликов переправила его участникам своих френдлент во всех Сетях, где была зарегистрирована.

Чича отсутствовал минут сорок. Несмотря на то что вокзал находился в сотне метров от кафе, специалист по подделкам умудрился запыхаться. Пот как слезы стекал по его изъеденному оспинами лицу.

– Вот. – Он осторожно выложил из сумки на стол компьютерный винчестер. – Здесь много всего, надо выбрать.

Администрация кафе за отдельную плату согласилась подключить винчестер к одному из компьютеров в интернет-зале. Чича жестом попросил всех отойти.

Минуты через три он обернулся и кивнул. Серж с Кристиной подошли к компьютеру. С экрана на них смотрел блондин лет семнадцати. Голова прямо, взгляд пристальный, больной, с примесью страха и ненависти, все мускулы лица напряжены. Кристина не сразу вспомнила, где видела это фото. Как во сне, в ее голове проплыли картины вскрытия сейфа в кабинете Ларсена. Газета, фотоальбом, последняя страница, последняя фотография, единственная цветная в альбоме. Она ожидала увидеть что угодно, только не это.

– Фа-а-ак… – застонала она.

– Знаете его? Симпатичный парень, – меланхолично заметил Чича. – Именно это фото я вклеил в паспорт Брайана Джонса.

– Что там было еще? В этом паспорте? Информация?

– Немного. Национальность – англичанин, год рождения – одна тысяча девятьсот девяностый. Вот, пожалуй, и все.

– Марк Ди Грин, например…

– М-м-м… – Ким скривился, изобразив голодного крокодила. – Мелковато.

– Не забывай, он придумывает все эти игры для «Плэйстейшн», в которые мы режемся каждый день.

– Этого мало. Он должен был как минимум вычислить полупроводники. Или открыть короткие волны.

– Брось! Эта идея о благе всего человечества заслоняет для тебя другой важный критерий. Передай, пожалуйста, соус.

– Какой?

– Устричный.

– Какой критерий?

– Коэффициент человеческой радости. Подумай и прикинь, сколько радости тебе, лично тебе принес «Плэйстейшн» и сколько – абстрактные полупроводники? Когда ты научишься быть элементарным эгоистом? Благо человечества складывается из радостей и благ отдельных людей, разве не об этом говорит билль о правах человека?

– Разве об этом? Всегда считал, что Билль нуждается в серьезной доработке.

– Об этом, об этом! И об этом же говорят большинство религий. Это кружится в воздухе, как снежинки. Лови, дурачок!

– Не вижу никаких снежинок.

– Ты споришь ради того, чтобы спорить.

– Ты снова не права. Я признаю, что для тебя в иерархии человеческих изобретений «Плэйстейшн» может стоять выше квантовой физики и генных модификаций. Но ты не можешь отрицать простой факт: без полупроводников не было бы никакой «Плэйстейшн»! Без волнового излучения не было бы мобильных телефонов, телевидения, компьютеров. Давай говорить об изобретателе Интернета, а не о Марке Цукерберге, который удачно воспользовался изобретением и наварил свои миллиарды. Я всего лишь поворачиваю тебя лицом к первоисточникам…

– Перестань крутить мое лицо. Меня уже не переделаешь. Принимай как есть.

– Есть.

– Наконец-то.

Московская жаровня испаряла асфальт и все, что легло на него после утренней поливки. Поэтому воздух в городе был густым, тяжелым, пах свинцом и морскими водорослями. Но здесь, на террасе двадцатого этажа роскошного здания в центре города, было если не прохладно, то хотя бы свежо. Террасу, с которой открывался, пожалуй, самый приличный из всех претендующих на живописность видов Москвы, занимал модный ресторан с раблезианско-самурайским названием «Живот архитектора».

С миром архитектуры это гламурное заведение было связано не только названием. Сдержанный интерьер в стиле ар-нуво предложил один из самых дорогих архитекторов мира Филипп Старк, который обычно не занимается дизайном интерьеров.

Внутреннее пространство было выложено столами, будто гигантской плоской галькой, цвета панциря краба, обточенной океанскими волнами на протяжении столетий. Создатели ресторана все здесь умудрились выдержать в «крабовой» цветовой гамме, не считая кресел от Широ, похожих на раскрывшиеся бутоны прелестных цветков с фиалковым отливом. Светильники были выполнены в виде подсвечников и напоминали фаллосы, политые сверху мороженым. Меню, в котором с отчаянной смелостью сочетались восточная и европейская кухни, разрабатывал знаменитый шеф-повар Рене Дюссолье, начинавший, кстати, архитектором в бюро «Баухауз».

Что касается посетителей, которые потворствовали здесь своим гурманским наклонностям в ранний по московским меркам послеполуденный час, то среди них преобладали люди, считающие себя архитекторами современной реальности во всем. В геополитике, в формировании мировоззрений путем медийного зомбирования, в спорте, в экономике и даже в искусстве.

В ресторан, где за обычный обед нужно было выложить от трехсот до пятисот долларов, случайные гости не заходили. За исключением одного. Ким Серов, изредка оглядываясь на лощеные и самоуверенные лица жующих людей за соседними столиками, никак не мог избавиться от ощущения, что он Золушка, которой повезло при помощи тыквы и стоптанного башмачка получить билет на чужой бал. Если принимать это сравнение, то в роли доброй феи выступил его приятель Серж, тусовавший знаменитостей направо и налево по просторам веселого города. А принц, нагнувшийся за туфелькой, сидел сейчас напротив Кима, с аппетитом поедая плоды агавы с гарниром из экзотических вьетнамских растений, и непримиримо противоречил логическим доводам Кима.

Принца звали Алисой.

Двадцатичетырехлетняя вегетарианка с добропорядочностью Наташи Ростовой, самоотверженностью Жанны д’Арк и амбициями Коко Шанель. Она разделяла взгляды натурфилософов и увлекалась идеями харизматичных сумасбродов. Читала Бодлера и Ницше в подлинниках. У нее были вздернутый носик и искорки в глазах с радужкой цвета «малахит», а светлая голова с длинными и прямыми темными волосами могла бы украсить каталог любого модельного агентства. Бесконечной длины ноги могли бы твердо встать на землю, сжав бедрами круп арабского скакуна.