человек, которого она не узнала, хотя голос, без сомнения, принадлежал Диогену.

— Простите мою необычную наружность. Я оделся для города. Через несколько минут выезжаю.

— В другом обличье. Вы воображаете себя Шерлоком Холмсом?

Он наклонил голову.

— Чего вы хотите, Диоген?

— У меня уже есть то, что мне нужно, — вы.

— Зачем я вам?

Он широко улыбнулся.

— Зачем? Если честно, я не побеспокоил бы вас, если б вы не вызвали интерес у моего брата. Всего однажды при мне он назвал ваше имя. Это пробудило мое любопытство. К счастью, имя у вас необычное и фамилия известная: мне удалось многое узнать о вас. Я подозревал, что брат питает к вам нежные чувства. Когда вы откликнулись на мое письмо, понял, что был прав, и в мои руки плывет бесценная награда.

— Вы — осел. Ведь вы совсем ничего обо мне не знаете.

— Милая моя Виола, к чему беспокоиться о том, что я знаю? Вам бы следовало беспокоиться о двух вещах, которых не знаете вы. Во-первых, довожу до вашего сведения: из этой комнаты вы не выйдете. Стены, пол, потолок и дверь изготовлены из клепаной корабельной стали. Окна двухкамерные из небьющегося, не пропускающего звук, пуленепробиваемого стекла. Вы можете видеть, что происходит за окном, а снаружи ничего не видно. Да здесь и нет никого, так что некому любопытствовать. Говорю вам это только затем, чтобы зря не беспокоились. Книг в шкафу достаточно. Воду для питья наберете из-под крана. В нижнем ящике бюро есть леденцы — будет что пососать.

— Да вы, оказывается, очень хлопотали, да и потратились. Даже леденцы купили.

— Справедливо.

— «Справедливо», — она передразнила его аристократическую манеру растягивать слова. — Вы сказали, что сообщите мне два известия. Что у вас на второе?

— То, что вы должны умереть. Если вы верите в Творца, поведайте Ему то, что еще не успели. Вы умрете завтра утром, на рассвете, как и положено.

Виола рассмеялась неожиданно для себя самой. Смех был злой, горький.

— Если бы вы слышали себя со стороны! Вы кажетесь надутым ослом. Умрете на рассвете. Как театрально!

Диоген сделал шаг назад. Лицо слегка нахмурилось, но тут же приняло нейтральное выражение.

— Да вы, оказывается, настоящая мегера.

— Что я вам сделала, подлый псих?

— Мне — ничего, а вот брату сделали.

— Ничего я вашему брату не делала! Если это шутка, то скверная.

Он холодно рассмеялся.

— Это и в самом деле шутка, очень скверная шутка.

Гнев и усталость избавили ее от страха. Виола покрепче сжала в руке кусок стекла.

— Странно, что столь отвратительный человек, как вы, может быть так доволен собой.

Смех замолк.

— Ну-ну! Кажется, с утра мы заточили язычок?

— Вы помешанный.

— В этом я не сомневаюсь: по существующим стандартам я клинически нездоров.

Виола прищурила глаза.

— Значит, вы — последователь шотландского психиатра Р. Д. Лэнг?

— Я не являюсь ничьим последователем.

— Утверждая это, вы расписываетесь в собственном невежестве. Упомянутый мной психиатр сказал: «Болезнь ума — здравый ответ на нездоровье мира».

— Что ж, стоит признать: джентльмен — кем бы он там ни являлся — не лишен проницательности. Но, милая моя Виола, у меня нет времени обмениваться любезностями.

— Мой милый Диоген, если б вы только знали, каким невоспитанным выглядите в моих глазах. — Она очень точно изобразила его манеру говорить. — Как печально, что мы не можем продолжить нашу очаровательную беседу. Я полюбовалась бы на ваши слабые попытки показать себя светским человеком.

Наступило молчание. Диоген уже не улыбался, похоже, думал о чем-то, однако на лице эти мысли не отражались. Виола поражалась силе собственного гнева. Она быстро дышала, а сердце колотилось в груди, как бешеное.

Диоген вздохнул.

— Вы болтливы, как обезьянка, и почти так же сообразительны. На вашем месте я попридержал бы язык и встретил смерть с достоинством, как подобает знатной леди.

— Знатной леди? Только не говорите, что вы один из тех американских снобов, которые виляют хвостом, стоит им встретить красноносого баронета или трясущегося старого виконта.

— Виола, прошу вас. Вы перевозбудились.

— А вы бы не перевозбудились, если бы вас заманили на другой конец света, привели в бесчувственное состояние, похитили, заперли и стали угрожать…

— Виола, са suffit![134] Я вернусь рано утром и исполню свое обещание. Кстати, рассеку вам горло. Дважды. В честь дядюшки Комстока.

Она замолчала. Страх вернулся к ней в полном объеме.

— Почему?

— Ну, наконец-то здравый вопрос. Я — экзистенциалист. И имею собственное представление о шаткости трухлявого каркаса нашего разлагающегося мира. Вашей вины в этом нет, но вы часть этого мира. Однако жалости к вам я не испытываю. В мире полно боли и страданий. Я же хочу править балом и вовсе не собираюсь предлагать самого себя в качестве безмозглой жертвы. Я не испытываю удовольствия от страданий других, за исключением одного человека. Вот в чем вся суть. Я живу ради своего брата, Виола. Он придает мне силы, он дает мне цель, жизнь. Он — мое спасение.

— Можете отправляться с вашим братцем в преисподнюю!

— Ах, дорогая Виола! Разве вы не поняли? Мы уже в преисподней. Правда, вы скоро обретете свободу.

Виола соскочила с кровати и бросилась на него с осколком стекла, но в мгновение ока оказалась на полу. Диоген лежал сверху, дыхание его сладко пахло гвоздикой.

— Прощай, моя проворная обезьянка, — пробормотал он и нежно поцеловал ее в губы.

А затем, в одно движение, быстро и плавно поднялся и вышел, хлопнув дверью. Она бросилась было к выходу, но слишком поздно: сталь звучно вошла в сталь. Дверь была холодной и неприступной, точно банковский сейф.

Глава 47

Д'Агосте не понадобился день на обдумывание предложения Хейворд, не потребовалось даже десяти минут. Он вышел из здания, вытащил сотовый телефон, подаренный ему Пендергастом, и попросил о срочной встрече.

Четверть часа спустя он вышел из такси на углу Бродвея и 72-й стрит. Осадок от встречи с Лаурой все еще саднил душу, однако он приказал себе в данный момент об этом не думать. Необходимо было упрятать личные чувства куда подальше, пока не миновал кризис, если это и в самом деле произойдет.

Д'Агоста пошел по 72-й улице. Впереди виднелся Центральный парк, на холодном январском небе отпечатались голые деревья, точно на гравюре. На следующем перекрестке он остановился, снова вынул сотовый телефон. «Позвони мне, когда дойдешь до Коламбус и 72-й», — сказал ему Пендергаст. Д'Агоста находился всего лишь в квартале от квартиры Пендергаста в Дакоте. Неужели он дома? В нынешних обстоятельствах это казалось невозможным.