этих двоих на уме… — устало вздыхает Терренс, потерев лоб. — Но думаю, они не пропадут. Не маленькие дети все-таки… Сумеют о себе позаботиться.

— Согласна. Ведь и одному, и второму не привыкать выживать. Что твой братец шатался по улицам, как бездомный, с раннего возраста… Что отец оказался на улице после того, как Майкл лишил его всего… Такая жизнь не станет для них шоком.

— Я об этом и говорю. Они оба — взрослые люди и могут сами решать, что им делать. Кто мы такие, чтобы что-то запрещать им…

— Тем не менее мне жаль их.

— А я и не говорил, что мне их не жаль. Наоборот — мне очень жалко их! И я бы даже хотел помочь обоим.

— А как же твои обиды? — удивляется Наталия. — Обида на отца? Обида на Эдварда?

— Конечно, у меня все еще есть какие-то обиды. Точнее, неприятные осадки от них. Но сейчас эти чувства не такие сильные, чтобы они затуманивали мой разум. Я могу думать трезво и оценивать всю ситуацию, когда знаю, что произошло на самом деле. Кто на самом деле виноват во всем этом дерьме.

— Говоришь про обоих или кого-то одного?

— Обоих.

— А что насчет твоего отношения к ним? Как ты относишься к ним после того, что произошло?

— С отцом у меня сейчас вообще нет никаких отношений, ибо мы впервые встретились лишь в доме дяди Майкла. А насчет Эдварда я могу сказать только одно: он мне небезразличен. Я не могу оставаться каменным, когда слышу что-то про него. Недавно упоминание вызвало во мне агрессию и желание прибить того, кто вспоминает того парня. Но сейчас все прошло.

— Само по себе?

— Думаю, время ослабило мою боль. Стерло из памяти плохие воспоминания. Но думаю, что во многом этому поспособствовало то, что мы с Эдвардом были командой. Когда решили объединиться, чтобы спасти тебя. Поначалу было очень тяжело держать себя в руках и не срываться на него. Я постоянно напоминал себе, что должен сделать это ради благого дела. Но за те несколько дней злость сама по себе прошла. Воспоминания все еще живы, но боль уже не такая сильная, а злость не овладевает разумом.

— Хочу заметить, что ты пошел на этот шаг только потому, что я тебя попросила, — напоминает Ракель.

— Я пошел на это, потому что это был единственный выход из той ситуации. Мы должны были быть вместе, чтобы спасти Наталию и самих себя.

— Да, но если бы меня в тот день не было рядом с тобой, то ты бы опять набросился на Эдварда и вышвырнул его из дома. Но перед этим набил бы ему лицо и превратил бы его в полуживого инвалида. И еще больше навредил бы его психике, потому что в тюрьме, как он сказал, его постоянно избивали.

— И избили бы до смерти, если бы он не вышел из тюрьмы, — добавляет Наталия.

— Я мог сделать это, — пожимает плечами Терренс. — Не стану отрицать, мне действительно хотелось это сделать. С большим удовольствием набил бы его смазливую рожу и сделать так, чтобы он ушел из моего дома полудохлым. Легко мог отправить его в больницу и превратить в кусок мяса. Я мог сделать с ним все что угодно. Но не сделал.

— И что же тебя остановило?

— Не знаю… — отведя взгляд в сторону, уклончиво отвечает Терренс и крепко сцепляет пальцы. — Просто… Что-то будто бы держало мои руки и не давало зайти слишком далеко… Вот и не смог ничего сделать…

— Ой, да брось, МакКлайф! — восклицает Ракель. — Признай, что ты не прикончил Эдварда только потому, что я была рядом. И согласился помочь ему по моей просьбе.

Терренс ничего не говорит и лишь безразличным взглядом окидывает всю окружающую обстановку. Пока Ракель и Наталия переглядываются между собой и пожимают плечами или качают головой.

— Тем не менее это было правильно, — задумчиво говорит Наталия. — Бить лица и калечить людей — это плохо. Надо уметь решать все конфликты мирным путем. Словесным.

— Сейчас я могу согласиться с тобой, — отвечает Терренс и выпивает немного напитка из своего полупустого бокала. — И сказать, что я рад, что все не зашло так далеко. Ведь если бы Эдвард оказался покалеченным или так или иначе пострадал по моей вине, я бы не простил себя. Мне стало бы ужасно стыдно перед ним.

— Я понимаю. Как бы усердно ты ни пытался забыть это, в любом случае Эдвард — твой родной брат. Не просто какой-нибудь приятель или знакомый. И твоей матери наверняка очень больно от того, что вы так разругались. Уверена, что она хотела, чтобы вы дружили и не становились врагами, как ваш отец с дядей.

— Я знаю, Наталия, — спокойно отвечает Терренс. — Мне и самому неприятно, что мы с Эдвардом сцепились, как буйволы, а мама знает об этом. Она была очень рада, что мы смогли быстро поладить и хорошо общались. А тут ей пришлось узнать и о нашем конфликте, последствия которого мы не смогли скрыть. Она видела синяки на наших лицах и быстро все поняла.

— А как ты сам думаешь, у вас еще есть шанс помириться?

— Трудно сказать… — Терренс сначала потирает ладони, а затем крепко сцепляет пальцы, сложив руки перед собой на столе. — Думаю, что ситуация с Эдвардом почти такая же, как и ситуация с отцом. Я не могу сказать, сможем ли мы и дальше общаться. В обоих случаях мне нужно подумать, успокоиться и точно понять, хочу ли я общаться с этими людьми. Если некоторое время назад я бы сказал, что не хотел что-то слышать об отце или брате, то сейчас все совсем иначе.

— Думаю, это хороший знак, — слегка улыбается Ракель.

— Да, ты уже близок к тому, чтобы решиться высказать им все накопившееся в душе, — добавляет Наталия и выпивает немного из своего бокала.

— Возможно, — пожимает плечами Терренс. — Но сейчас я ничего не могу сказать. Кроме того, что мне не все равно, что происходит с этими людьми… Мой отец — это отец, а Эдвард — мой брат… Младший брат. Я чувствую свою ответственность за него. Понимаю, что как старший брат должен заботиться о нем и быть лучшим во всем.

— По мне ты всегда был прекрасным братом, — с легкой улыбкой говорит Ракель. — Несмотря на обиду, ты был рядом с ним и даже не дал ему покончить с собой. Хоть у меня нет братьев и сестер, мне легко понять твои чувства. Понять, что ты чувствуешь, когда с твоим родным