Ничего не мог с собой поделать. Но теперь ты мне не только нравишься. Я уважаю тебя.

– Это другое, чем любовь?

– Совсем другое, чем влюбленность, – подтвердил Блэйн, и они некоторое время молчали. Потом она попыталась объяснить:

– Блэйн, я очень долго была одна, с маленьким ребенком, которого нужно было защищать, думать о его будущем. Когда я еще девочкой впервые оказалась в этих краях, я прошла в этой пустыне трудный и долгий путь ученичества. Я узнала, что могу рассчитывать только на себя, что выживу только благодаря собственным силам и решимости. С тех пор ничего не изменилось. У меня по-прежнему нет человека, на кого я могла бы опереться. Только сама. Разве не так, Блэйн?

– Я хотел бы, чтобы это было не так. – Он не пытался отвести взгляд и смотрел на Сантэн прямо и искренне. – Я хотел бы…

Он замолчал, и она закончила за него:

– Но у тебя Изабелла и девочки.

Он кивнул.

– Да, они не могут постоять за себя.

– А я могу – верно, Блэйн?

– Не будь жестокой. Я ни на что не напрашивался. И ничего не обещал тебе.

– Прости. – Сантэн сразу раскаялась. – Ты прав. Ты мне никогда ничего не обещал. – Она посмотрела на часы. – Наш короткий час истек. – Она встала одним гибким движением.

– Мне просто придется и дальше быть сильной и жесткой, – пояснила она. – Больше никогда не обвиняй меня в этом, Блэйн. Никогда.

* * *

Покидая слоновий источник, они вынуждены были оставить пять лошадей, и теперь Блэйн попеременно то ехал верхом, то шел пешком, стараясь поберечь оставшихся животных. Полчаса путники ехали верхом, потом спешивались и следующие полчаса шли пешком.

Жажда, усталость и жара не действовали только на бушменов, и они ворчали из-за того, что вынуждены еле-еле плестись.

– Единственное утешение в том, что у Деларея дела еще хуже, чем у нас. – По следу они видели, что беглецы, у которых осталась одна лошадь, шли еще медленнее. – Но до реки еще самое малое тридцать миль. – Блэйн взглянул на часы. – Боюсь, пора снова спешиться.

Сантэн негромко застонала, слезая с седла. У нее болело все тело, сухожилия ног превратились в железную проволоку.

Они пошли, и каждый шаг требовал сознательных усилий. Язык в пересохшем рту казался Сантэн толстым как бревно, слизистые оболочки горла и носа разбухли и так саднили, что трудно было дышать. Она старалась набрать слюны и удержать во рту, но слюна, вязкая и кислая, только усиливала жажду.

Сантэн забыла, что значит испытывать настоящую жажду, и мягкий плеск остатков воды в бутылках у седла лошади, которую она вела, превратился в пытку. Она не могла ни о чем думать – только о следующем глотке, и то и дело смотрела на часы, убеждая себя, что те остановились, что она забыла их завести, что с минуты на минуту Блэйн поднимет руку, остановит колонну и они смогут откупорить бутылки с водой.

Никому не хотелось разговаривать. Звучали только приказы, краткие и односложные, каждое слово требовало дополнительных усилий.

«Я первой не сдамся, – мрачно решила Сантэн и встревожилась оттого, что эта мысль вообще пришла ей в голову. – Никто не сдастся. Мы догоним их до реки, а река близко».

Она обнаружила, что сосредоточилась исключительно на земле под ногами, потеряв интерес к окружающему, поняла, что это опасный признак – первое маленькое поражение, – и заставила себя поднять голову. Блэйн шел перед ней. За несколько шагов она отстала, поэтому, выбиваясь из сил, потащила лошадь вперед и снова пошла с ним рядом. И сразу приободрилась, одержав еще одну победу над своей физической слабостью.

Блэйн улыбнулся ей, но Сантэн видела, что ему это тоже далось нелегко.

– Эти холмы не обозначены на карте, – сказал он.

Она не заметила их, но теперь подняла голову и увидела в миле впереди, над лесом, округлые гранитные вершины. Она никогда не заходила так далеко на север, для нее это была совершенно незнакомая земля.

– Не думаю, что эту местность кто-нибудь уже нанес на карту, – прошептала она, откашлялась и более внятно сказала: – Только река обозначена.

– Напьемся, когда дойдем до ближайшего холма, – пообещал Блэйн.

– Морковка для осла, – пробормотала Сантэн, и он улыбнулся.

– Думай о реке. Там огород, полный моркови.

Они снова замолчали; бушмены вели их прямо к холмам. У подножия гранитного конуса они нашли последнюю лошадь Деларея.

Лошадь лежала на боку, но подняла голову, когда они подошли. Кобыла Блэйна негромко заржала, и лежащее животное попыталось ответить, но ему не хватило сил. Лошадь опустила голову на землю, ее дыхание поднимало маленькие облачка пыли. Бушмены обошли умирающее животное и возбужденно заговорили друг с другом. Кви подбежал к серому боку холма и посмотрел наверх.

Все последовали его примеру и поглядели на крутой гранитный склон. Его высота составляла около двухсот или трехсот футов. Поверхность не была гладкой, как казалось издалека. Стали видны глубокие трещины, горизонтальные и вертикальные, тянувшиеся от подножия до вершины, гранит расщепился в виде «луковой шелухи» – этот эффект вызывается расширением на жаре и последующим сжатием. В результате образовались узкие ступени с острыми краями, по которым человек мог бы подняться на холм, хотя подъем был бы трудным и опасным.

На вершине несколько круглых камней размером с жилой дом образовали симметричную корону. Природная композиция казалась такой искусной, словно ее задумал человек и воплотили инженеры. Сантэн она напомнила дольмены, которые она видела во Франции, или храм майя в джунглях Южной Америки, который попадался ей на рисунках.

Блэйн оставил ее, подвел свою лошадь к гранитной стене, и взгляд Сантэн уловил что-то на вершине. Легкое движение под одним из камней. Она предостерегающе крикнула:

– Блэйн, осторожней! На вершине…

Он остановился, держа повод через плечо, и посмотрел наверх. Но прежде чем смог откликнуться на ее предупреждение, послышался такой звук, словно на каменный пол бросили мешок пшеницы. Сантэн узнала звук, с каким пуля на большой скорости вонзается в