Не знаю, смогут ли власти связать пропавшего с Натаниэлом Коули, балбесом, воспользовавшимся поддельным паспортом и прихватившим с собой четыре кило кокаина и «пушку», но вообще-то сомневаюсь. Его не обнаружат, пока кто-нибудь на Ямайке не соблаговолит разрешить ему позвонить по телефону. Кому он позвонит и что скажет, можно только гадать. Скорее он там пока считает часы и дни в ожидании, когда я вернусь с кучей денег и приступлю к подкупу. Пройдут недели, а то и целый месяц, прежде чем до него дойдет, что дружище Рид его надул, присвоил денежки и дал деру.

Мне его почти жаль.

В час ночи на подъезде к Эшвиллу, Северная Каролина, у бойкой развязки, я вижу рекламный щит мотеля. За мотелем, от глаз подальше, стоит синенькая «хонда», за рулем которой сидит моя бесценная Ванесса с «глоком» под рукой. Я останавливаюсь рядом, и мы заходим в свой номер. Там мы обнимаемся, целуемся, но напряжение так сильно, что нам не до продолжения. Мы бесшумно опорожняем ее багажник и раскладываем ранцы на одной из двух кроватей. Я запираю дверь, накидываю цепочку, припираю дверь стулом. Задергиваю шторы на окне, завешиваю все щели полотенцами, чтобы за нами никто не мог подглядеть. Пока я занимаюсь этим, Ванесса принимает душ и предстает передо мной в махровом халатике, совершенно не закрывающем ее ноги, — а лучше ног, чем у нее, я не видывал. «Даже не думай», — говорит она мне. И верно, уж слишком она измучена. Возможно, завтра.

Мы вытряхиваем из ранцев содержимое, натягиваем одноразовые латексные перчатки и аккуратно складываем все восемнадцать коробочек, каждая из которых заклеена двумя кусками сантехнической герметизирующей ленты. Две, похоже, открывали, судя по разрезанной ленте, — их мы отодвигаем в сторону. Перочинным ножиком я разрезаю серебристую ленту на первой коробке и открываю ее. Мы вынимаем брусочки, считаем их — тридцать штук, снова складываем и заклеиваем коробку. Ванесса делает запись, и мы приступаем к следующей емкости. В ней тридцать два слитка — блестящих, ровненьких, один в один, нетронутых.

— Какая красота! — не устает она восхищаться. — Этого хватит на столетия.

— Навечно, — поправляю я ее. — Хотелось бы тебе узнать, из какой части мира их привезли?

Она смеется: это для нас навсегда останется тайной.

Мы открываем все шестнадцать заклеенных коробочек, потом проводим инвентаризацию тех двух, которые вскрывали до нас. В них слитков в два раза меньше. Общее количество — пятьсот семьдесят. При стоимости золота примерно тысяча пятьсот долларов за унцию наша добыча потянет миллионов на восемь с половиной.

Мы лежим на кровати, разделенные золотой стенкой, и помимо воли глупо улыбаемся. Тут требуется шампанское, но в два часа ночи в понедельник в дешевом мотеле в Северной Каролине этот напиток недоступен. От вороха мыслей у нас пухнет голова, но вдохновляет самое замечательное в нашем проекте — это сокровище никто не ищет. О его существовании знает только Натан Кули. Мы забрали его у грабителя, не оставившего следов.

От вида нашего богатства, его осязания и пересчета просыпается второе дыхание. Я сдергиваю с нее халат, и мы лезем под одеяло. Нам трудно заниматься любовью, не косясь на золото по соседству. Потом, оторвавшись друг от друга, мы забываемся мертвым сном.

В шесть тридцать утра в понедельник агент Фокс явился в большой кабинет Виктора Уэстлейка с докладом.

— Ямайцы, как всегда, не торопятся. Новостей не много. Болдуин прилетел поздно вечером в пятницу на реактивном самолете чартерной компании из Рейли. Самолет арестован ямайской таможней и не может вылететь обратно. Болдуина след простыл. Его друг Натаниэл Коули пытался въехать с фальшивым паспортом и теперь тоже под арестом, как и самолет.

— Он в тюрьме? — спросил Уэстлейк, грызя ноготь.

— Именно, сэр. Это все, что мне пока известно. Не знаю, когда он выйдет. Я пытаюсь побудить полицию проверить отели и найти Болдуина, но они тянут резину: в списке разыскиваемых лиц его нет; они не хотят зря беспокоить отели; выходной день — и все такое прочее.

— Найдите Болдуина!

— Пытаемся, сэр.

— Что он затеял?

Фокс покачал головой:

— Ерунда какая-то! Зачем было тратиться на личный самолет? Зачем лететь с человеком, у которого фальшивый паспорт? Кто этот Натаниэл Коули? В обеих Виргиниях такой не значится. Допустим, Коули — его хороший друг, который не может получить паспорт, вот они и решили проскочить с поддельным и порезвиться несколько деньков на солнышке.

— Как-то не верится.

— Совершенно верно, сэр.

— Продолжайте копать. Докладывайте по электронной почте.

— Слушаюсь, сэр.

— Свою машину он, наверное, оставил в аэропорту Роанока?

— Да, на стоянке пассажирского терминала. На ней прежние флоридские номера. Мы нашли ее в субботу утром и держим под наблюдением.

— Хорошо. Найдите его!

— А что дальше?

— Следите за ним и пытайтесь понять, что у него на уме.

За кофе, вдохновленные близостью золота, мы планируем начавшийся день, но долго не засиживаемся. В девять Ванесса сдает ключи от номера. Мы целуемся на прощание, и я следую бампер в бампер за ее «аккордом». В его багажнике лежит половина золота. Другая половина перекочевала в багажник моей арендованной «импалы». На развязке мы расстаемся: ее путь лежит на север, мой на юг. Она машет мне в зеркале заднего вида; я думаю о том, когда мы снова увидимся.

Мне предстоит неблизкий путь, и, держа в руке высокий бумажный стакан с кофе, я напоминаю себе, что время надо тратить с умом. Никаких глупых грез, запрет на всякую мыслительную праздность, на фантазии про то, как мы поступим с деньгами. За первое место соревнуется слишком много острых проблем. Когда полиция найдет машину Натана? Когда мне звонить Решфорду Уотли — надо ведь проинструктировать его, чтобы передал Натану, что все идет как запланировано? Сколько сигарных коробок поместится в арендованные мной месяц назад банковские ячейки? Сколько золота продать со скидкой, чтобы обзавестись наличностью? Как привлечь внимание Виктора Уэстлейка и Стэнли Мамфри, федерального прокурора Роанока? А главное, как вывезти золото из страны и сколько на это уйдет времени?

Но вместо этих трудных вопросов меня мучают мысли об отце, старом Генри, не видевшемся с младшим сыном уже больше четырех месяцев. Уверен, он презирает меня за то, что я вылетел из Фростбурга и попал в Форт-Уэйн. И озадачен отсутствием писем. Возможно, он названивает в Вашингтон, моему брату Маркусу, и в Калифорнию, моей сестре Руби — вдруг им что-то известно? Мне любопытно, стал ли Генри прадедушкой усилиями пропащего сынка Маркуса и его четырнадцатилетней подружки или она сделала аборт?

По зрелом размышлении я понимаю, что не так скучаю по родне, как хочу думать. Повидаться с отцом было бы неплохо, хотя он вряд ли одобрил бы перемену в моем облике. Но, сказать по правде, очень может быть, что я никого из них больше никогда не увижу. Все зависит от прихоти и ухищрений федерального правительства: я могу остаться свободным человеком, а могу на всю жизнь превратиться в скрывающегося беглеца. Но в любом случае золото останется моим.