Письмо Шепелева я давал прочесть Гирсу и прочел самому государю; но, к сожалению, заметил, что последняя депеша Давыдова, писанная им как бы на прощание с Болгарией, произвела впечатление как на государя, так и на наследника. Последний сильно предубежден против Паренсова. Конечно, я старался разъяснить дело иначе.

Сегодня при докладе князя Горчакова и Гирса возобновился разговор о разномыслии между дипломатическим и военным агентами нашими в Софии. Гирс, конечно, выгораживает Давыдова. Государь, однако же, решил, чтобы мы втроем – Гирс, князь Дондуков и я – собрались для совещания по болгарскому вопросу. Сегодня же происходило это совещание у меня перед обедом. Князь Дондуков горячо доказывал Гирсу односторонность взглядов Давыдова и вредные для нашего влияния в Болгарии последствия всякого насильственного переворота. Отнять у Болгарии дарованное ей под русским знаменем политическое устройство – значит играть в руку австрийцам и другим врагам славянства и нашим.

Гирс защищался слабо; но мы отложили письменное изложение результатов нашего совещания до приезда Шепелева. Ожидали его сегодня, так как он намеревался приехать за день до князя. Утром прошло даже во дворце фальшивое известие, будто и сам князь уже приезжает сегодня. Великий князь Сергей Александрович поспешил поехать навстречу ему на станцию железной дороги; однако же возвратился один; а вечером получена из Москвы телеграмма, что болгарский князь приедет только 4 февраля, то есть в понедельник, вместе с Шепелевым.

Были у меня граф Тотлебен, приехавший из Одессы, и министр юстиции Набоков, лечившийся за границей. В Петербург съезжаются все к 19 февраля. Из всех генерал-губернаторов и командующих войсками в округах останутся на своих местах только двое: Казнаков – в Омске и Кауфман – в Ташкенте.

Гирс показывал мне частное письмо, вновь полученное им от Сабурова, который на днях должен уже приехать сюда с личным докладом о своих переговорах с Бисмарком; он просит держать в полной тайне от канцлера цель приезда.

Из Ташкента получена телеграмма о том, что Абдурахман-хан утвердился в Бадахшане и намерен двинуться на Кундуз.

Сегодня же утром заезжал я к Победоносцеву, чтобы переговорить о развитии «Добровольного флота» и о подводных лодках Джевецкого, а потом осматривал в Главном инженерном управлении привезенные генерал-майором Берхом модели грюзоновских башен[72] и батарей.

3 февраля. Воскресенье. Были у меня болгарин Минков и посол наш в Берлине Сабуров. Первый, приехавший сюда из Николаева по случаю ожидаемого прибытия болгарского князя, пространно объяснял мне свои мнения о настоящем положении Болгарии и необходимости оставаться на легальной почве конституции, держась нейтрально между партиями, интригующими друг против друга. Мнение Минкова в этом случае должно иметь вес, потому что это человек умеренный, не принадлежащий ни к какой партии.

Сабуров сидел у меня очень долго и подробно сообщил, в чем состояли его объяснения с князем Бисмарком. По словам нашего посла, можно надеяться на заключение самых выгодных для нас условий с Германией; князь Бисмарк сам склонен к установлению полной солидарности между нами как относительно Эльзаса и Лотарингии, так и по вопросу, особенно нас заботящему, – о проливах в Черном море. Но Бисмарк ставит два непременных условия: втянуть в наше соглашение Австрию, от которой он не может отделиться, и держать переговоры совершенно в тайне от князя Горчакова. Последнее условие всего труднее будет исполнить: захочет ли государь устранить нашего канцлера? Еще в Ливадии он сказал как-то Гирсу: «Je ne veux rien faire derrière le dos du chancelier!»[73]. В этом-то, по-видимому, второстепенном условии Сабуров и видит главный камень преткновения для дальнейшего хода дела. Он приготовил записку для государя и предполагает просить, чтобы записку эту не показывать князю Горчакову. Я советовал Сабурову даже не представлять записку, пока не получит согласия государя на ведение дела в тайне от князя Горчакова.

4 февраля. Понедельник. После обычного своего приема в канцелярии Военного министерства заехал расписаться у приехавшего сегодня утром князя Болгарского, а затем был на панихиде по умершем вчера бароне Ливене. Служба свела меня с ним еще в 1835 году, когда по окончании курса в Военной академии я поступил в Гвардейский генеральный штаб. Тогда полковник барон Ливен был уже обер-квартирмейстером всей пехоты Гвардейского корпуса. Он был любим всеми товарищами и подчиненными; отличался добродушием и приятным обращением, но не имел твердых убеждений, в душе был остзейский барон. Его любил покойный государь Николай Павлович, который почему-то считал его большим стратегом и давал ему нередко политические поручения за границу, требовавшие ловкости и гибкости. При настоящем государе барон Ливен обратился более на придворную службу и в последние годы занимал должность обер-егермейстера. Он пережил всю свою семью: жену, двух дочерей и сына. Скончался он на восьмидесятом году жизни.

Были у меня приехавшие с болгарским князем флигель-адъютант Шепелев и подполковник Тимлер, занимающий в Болгарии должность товарища военного министра. Они подтвердили всё то, что было уже отчасти мне известно об отношениях князя Александра к Паренсову, к русским офицерам и вообще о положении дел в крае.

5 февраля. Вторник. 10 часов вечера. Сейчас возвратился из Зимнего дворца, где нашел страшный переполох по случаю взрыва во дворце, произведенного, как надо полагать, миною, подложенною под помещением главного караула. Караульное это помещение приходится как раз под теми двумя залами, где в отсутствие императрицы и во время ее болезни накрывается обеденный стол для царской семьи. Сегодня назначен был общий фамильный обед по случаю приезда принца Александра Гессенского. Взрыв произведен в 6 часов 20 минут, то есть в такое время, когда обыкновенно сидят за обедом. Взрывом этим пробит свод караульного помещения, приподнят пол той залы, где обыкновенно сидят после обеда, а в самой столовой треснула стена. Вместе с тем разбиты окна во всех трех этажах; перебита посуда на обеденном столе, но что прискорбнее всего, убито 9 солдат караула (лейб-гвардии Финляндского полка) и ранено более 40 человек.

По счастливой случайности обед был сегодня назначен несколько позже обыкновенного, в ожидании прибытия принца Гессенского с шестичасовым поездом, так что взрыв произошел именно в то мгновение, когда государь встретил и обнял принца в Фельдмаршальской зале. Взрыв был так силен, что его слышали не только в окрестных зданиях, но и на Мойке. Вместе со взрывом погасло в залах и коридоре газовое освещение. Другое счастливое обстоятельство: императрица почивала так крепко, что даже не слышала взрыва и до сих пор не знает об этом страшном происшествии; ей сказали, что случился взрыв газа.

Фельдъегерь прискакал ко мне из дворца с известием о случившемся. Немедленно же я поехал во дворец; на площади и во дворцовом дворе находились пожарные части; во дворце, по лестнице и в коридоре – суета, беспорядок, грязь, запах газа. В коридоре я нашел бóльшую часть царской семьи; тут же встретился с принцем Гессенским и обоими его сыновьями: князем Болгарским и младшим его братом, служащим в английском флоте. Государь позвал меня в кабинет. Как и в других прежде бывавших подобных ситуациях он сохранил полное присутствие духа, видя в настоящем случае новое проявление перста Божьего, спасающего его в пятый уже раз от злодейских покушений. Настоящий случай как-то особенно поразителен. Всякому приходит на мысль – где же можно искать спокойствия и безопасности, если в самом дворце царском злоумышленники могут подкладывать мины…