Черт с ним с медвежатником. Сообразим что-то вроде сварки. Напильником спиливаем алюминий в порошок. Щедро добавляем туда обыкновенной железной ржавчины. Все тщательно перемешиваем. Добавляем туда лака для вязкости. Потом, используя приспособление Джа-Батыра для набивки патронов, забиваем смесь в гильзу. Получили маленькую термитную шашку. Чтобы её зажечь, сверху добавляем смесь от бенгальского огня и вновь прессуем. Теперь шашка готова. Полезная штука, однако. И делается довольно просто. Сделали таких четыре штуки. Держать эти шашки придется щипцами. Кроме того, пару детонирующих бутылей с взрывоопасным наполнением я так же соорудил, и тщательно укутал их тряпками.

Несколько легче мне стало скрываться, когда в некоторых районах города обыски кончились, по крайней мере, официально, а неофициально они все еще происходили по несколько раз в день. Квартальные старосты и домохозяева получили особые квитанции, удостоверявшие, что контроль уже был и от дальнейших обысков они освобождены. В случае нежелания красногвардейцев считаться с этим, предлагалось немедленно уведомлять по телефону или иным способом комиссариат и звать помощь.

Такая мера, кажущаяся на первый взгляд хорошей, однако своей цели не достигала. Во-первых, не в каждом доме имелся телефон, во-вторых, даже при его наличии, не всегда было возможно позвонить незаметно от бандитов, ворвавшихся в дом, да и как было решить вопрос - законен ли обыск или нет, в-третьих, малейший протест со стороны обывателя грозил ему смертью и, наконец, на телефонные звонки о помощи, часто никто не откликался и в лучшем случае, помощь являлась тогда, когда грабители уже совершили свое злодеяние и скрылись.

В сущности, это большевистское распоряжение, ограждавшее, как будто интересы жителей, на самом деле, было лишь фиговым листком, которым красные заправилы хотели прикрыть необузданный свой произвол и внешне придать советскому управлению характер порядка и законности.

Частые обыски обычно происходили по одному и тому же шаблону: все живущие в квартире сгонялись в одну комнату, где мужчины подвергались строгому опросу, а женщины издевательствам. Чаще всего, при обыске главную роль играли пьяные матросы. Остальные "товарищи" в это время хозяйничали в доме, перерывая все вверх дном и отбирая то, что кому понравилось. С целью парализовать возможность бегства грабители предусмотрительно ставили наружных часовых. При таких условиях, найти себе вполне надежное убежище было далеко не легко.

Мне же было особенно трудно, так как я приехал в Ростов всего несколько дней тому назад и не имел тут старых знакомых, у которых можно было прятаться. Впрочем, знакомые тоже не сильно помогали.

Случайные знакомые в страхе открещивались от гостеприимства, боясь быть выданными прислугой и тем навлечь на себя страшную кару большевиков за укрывание офицера. Поэтому, многие офицеры и партизаны прятались по зимним оврагам, пустынным кирпичным заводам, некоторые превратили даже на кладбищах могильные склепы в жилища, где долгое время скрывались никем не тревожимые. Неизвестно только каким путем, но об этом пронюхали большевики и, сделав облаву, всех пойманных прикончили на месте.

В первый день прихода большевиков, я нашел себе убежище на ночь в вырытом персами подземном ходе, который мы заложили досками. Там же часто я прятался первое время от "товарищей".

Позднее, когда прошел первый вал красного террора, я снова перебрался в арендованную часть дома калмыками в Богатяновке. Наши хозяева жили семьей в количестве 4-х женщин, в небольшом домике в глубине двора. Обыски у них прошли сравнительно благополучно, если не считать изъятия нескольких золотых вещей и предметов одежды, понравившихся красногвардейцам. Кроме того, имели они и "охранное свидетельство о произведенном у них обыске".

Безопасность нахождения и здесь, конечно, была относительная, так как каждую минуту могла ворваться банда солдат и арестовать меня, как подозрительного. Приходилось с револьвером не расставаться, быть все время настороже, не раздеваясь спать тревожным сном. Мало-помалу я свыкся с подобным положением. Стал интересоваться жизнью наших ближайших соседей, занимавших большой дом в начале улицы и несколько маленьких, располагающихся далее в частном секторе.

Мне стало известно, что в день оставления белыми города, жене домовладельца привезли ее брата-партизана, тяжело раненого. Найти врача в этот день не удалось. Однако, храбрая женщина не растерялась. Как умела, она сама перевязала раны брату, терявшему часто сознание, уложила его в постель, накрыв с головой и, в предвидении обыска, разложила большую часть наличного золота и денег на видном месте в комнате, наиболее удаленной от раненого. Едва она закончила свои приготовления, как раздался стук в дверь, и послышались грубые голоса, требовавшие их впустить. На вопрос вошедших красногвардейцев -- кто здесь живет и где мужчины, -- она сохраняя самообладание, ответила: "мой муж -- чиновник, пошел на службу, в доме сейчас, кроме меня, находится мой брат, умирающий от тифа.

При этих словах, она спокойно полуоткрыла дверь, как бы приглашая красногвардейцев следовать за ней и лично убедиться. Последние замялись. Перспектива посещения заразного больного совершенно их не прельщала. Все их внимание приковывали к себе золотые вещи и деньги, лежавшие в разных местах комнаты. Уловив это и не желая своим присутствием стеснять бандитов, она одна пошла к больному, а когда вернулась, то не нашла ни золота, ни денег, ни красногвардейцев. Только на дверях исчезнувшие посетители оставили лаконическую записку: "обыск был, в доме тифозный больной".

Не лишено интереса, что своего сына 15-летнего партизана--гимназиста, прибежавшего домой 9-го февраля, эта дама передала "на сохранение" к сапожнику, занимавшему в другом конце улицы маленький домик. Он обещал ей сохранить мальчика, но под одним условием: если власть большевиков падет, то она, в свою очередь, использует свое влияние и защитит его перед новой