Флоренций хлопнул в ладоши, и сидевший на корточках у стены секретарь вскочил на ноги. Все жесты Флоренция были преисполнены поистине царственной величавости. Впрочем, иначе и быть не могло - преторианский префект не последний человек в государстве, а Флоренций, кроме Галлии, правил в то время Британией, Испанией и Марокко. Секретарь развернул и подал ему карту Галлии.

- Мы только что получили известие, что этот город осажден, - произнес Флоренций, указывая на Отен, небольшой городок к северу от Вьена. У меня едва не вырвался вопрос, почему мне об этом до сих пор не доложили, но я удержался. - Если цезарь пожелает, то с помощью генерала Саллюстия, - Флоренций криво усмехнулся в сторону Саллюстия, но тот и не шелохнулся; на лице у него оставалось выражение почтительного внимания, - он может снять осаду с Отена. Город это старый, его стены когда-то считались неприступными, но сейчас они, как, боюсь, и все наши оборонительные сооружения, сильно обветшали. Гарнизон Отена немногочислен, но его жители сражаются доблестно.

Я поспешил ответить, что готов хоть сейчас выступить на помощь Отену.

- Но тебе, разумеется, - сказал Флоренций, - придется подождать несколько недель, пока мы снарядим твою армию, соберем провиант, а также…

- Хорошо хоть, тебе не придется брать осадные машины, - вставил Марцелл. - Если даже германцы возьмут город до твоего прихода, надолго они в нем не останутся. Они всегда так поступают.

- А Кельн и Страсбург?

- Разрушены и оставлены, - отчеканил Марцелл с таким удовольствием, будто сам их и разрушил. - Германцы боятся городов. Их не заставишь провести в городе даже одну ночь.

- Обычно, - продолжил Флоренций, - они захватывают окрестности города и начинают осаду. Когда измученные голодом горожане сдаются, они его сжигают и двигаются дальше.

- Сколько мне дадут войска?

- Сейчас я не могу назвать точную цифру. Солдаты могут понадобиться… в других местах. - Флоренций перекинул свой кошелек с руки на руку. - Через несколько недель мы будем все знать точно и цезарь начнет свою первую… галльскую войну. - Это была явная насмешка, но я уже научился их проглатывать.

- Так позаботься об этом, префект, - произнес я как можно более царственным тоном и направился к выходу из дворца. Саллюстий последовал за мной.

Мы шли вдвоем на виллу и строили план будущей кампании. Даже насмешка Флоренция не могла омрачить моей радости.

- Одна-единственная победа - и Констанций отдаст мне под начало всю армию!

- Возможно… - задумчиво ответил Саллюстий. Мы с ним шли через площадь, на которой крестьяне продавали с телег ранние овощи. За мной на почтительном расстоянии следовали два охранника. Несмотря на мой сан, жители города уже привыкли встречать меня на улице одного. Если раньше они боязливо кланялись, то теперь со мной почтительно здоровались, как с добрым соседом.

- Только… - Саллюстий умолк.

- Только если я одержу чересчур блестящую победу, - подхватил я, - Констанций постарается сделать так, чтобы мне больше никогда не довелось командовать войсками.

- Вот именно.

Я пожал плечами:

- Придется рискнуть. Тем более что, победив на Дунае, Констанцию придется выступить против персов. Кроме меня, ему не на кого опереться. У него не будет другого выхода, как довериться мне и позволить удержать Галлию.

- А если вместо персов он возьмет и выступит против тебя?

- А если я погибну… под этой телегой? - Мы оба отскочили в сторону, и мимо нас прогромыхала запряженная волами телега. Возчик громко клял ее, нас и богов, по милости которых он опоздал на рынок. - Все будет хорошо, Саллюстий, - закончил я уже у самых ворот виллы. - Мне были знамения.

Саллюстий кивнул. Он знал, что мне покровительствует Гермес - стремительный разум Вселенной.

22 июня я выступил из Вьена. Под моим началом находилась двенадцатитысячная армия, состоявшая из тяжелой конницы, пехоты и лучников. Весь город высыпал на улицы проводить нас. Флоренций, прощаясь со мною, не мог скрыть издевательской усмешки, Марцелл едва сдерживал смех. Они не сомневались, что видят меня в последний раз. Елена прощалась со мной стоически-сдержанно: римская матрона до мозга костей, она также не исключала, что я вернусь на щите.

Освещенные ярким июньским солнцем, мы выехали из городских ворот. По правую руку от меня скакал Саллюстий, по левую - Оривасий, а впереди знаменосец держал полотнище с изображением Констанция в диадеме и пурпуре. Недавно мой двоюродный брат соизволил прислать мне сей портрет, до тошноты схожий с оригиналом; к нему были приложены пространные и подробные инструкции, в каких случаях его следует развертывать. Констанций также напомнил мне, что в Галлию я послан не монархом, а только наместником, главная задача которого - воплощать в глазах народа образ государя и демонстрировать пурпур. Это было, конечно, немного унизительно, и все же я выступил в поход в наилучшем расположении духа.

26 июня мы были у стен Отена. В тот же день я нанес германцам сокрушительное поражение и снял с города осаду. (Секретарю: вставить здесь соответствующую главу из моей книги "Галльские войны", а именно - повествование о походе из Отена через Осер и Труа в Реймс, где я провел весь август.)

Приск: Юлиан забыл одну маленькую подробность. Справа от него действительно ехал Саллюстий, слева - Оривасий, а сзади - твой покорный слуга! В остальном его записки об этом походе почти ничем не грешат против истины. Все полководцы, начиная с Юлия Цезаря, стараются в своих воспоминаниях представить себя в наилучшем свете, но Юлиан, не в пример им, писал о себе честно, хотя тоже старался не заострять внимания на своих ошибках. К примеру, он умалчивает о том, как потерял чуть ли не половину легиона, которому отдал необдуманный приказ идти лесом. Его предупреждали, что в этом лесу скрываются германцы… и они там действительно оказались. Тем не менее Юлиан чаще всего воевал осмотрительно и редко посылал в бой хотя бы одного человека, не будучи уверен, что перевес на нашей стороне. Так, во всяком случае, заверяют нас люди, сведущие в военном искусстве. Я лично в нем ничего не смыслю, хотя был рядом с Юлианом и в галльскую, и в персидскую кампанию. Не будучи воином, мне даже приходилось иногда браться за меч, хотя я и не испытывал от этого никакого удовольствия. То кровавое упоение битвой, о котором пишет Юлиан несколькими страницами выше, мне совершенно чуждо. Кстати, его признание меня удивило. Мне он никогда не говорил, что любит войну.

Нашим главным стратегом был Саллюстий, человек очень даровитый и во всех отношениях достойный восхищения - возможно, даже чересчур достойный. Частенько казалось, он играет чью-то роль - скорее всего, Марка Аврелия: весь такой скромный, такой сдержанный, серьезный, такой благоразумный и прочая, прочая, прочая - все качества, которыми, как люди вбили себе в голову, следует восхищаться. Это-то его и выдавало. В человеке хорошее всегда перемешано с дурным, и он должен иметь хотя бы один недостаток, Саллюстий же состоял из сплошных достоинств. Можно себе представить, скольких трудов стоило ему играть эту роль - тем более что он наверняка понимал, что на самом деле далеко не тот, за кого себя выдает! Так или иначе, независимо от того, что им руководило, он производил на всех самое благоприятное впечатление и хорошо влиял на Юлиана.