Лишь однажды Елена дала мне понять, что имеет некоторое представление о том, что у меня на душе. Дело было в декабре. Мы только что скудно пообедали в моем кабинете - его было легче отапливать, чем парадные залы. Чтобы стало тепло, достаточно было поставить несколько жаровен с угольями - по крайней мере, мне этого хватало, Приск же без устали ныл, что я хочу превратить его в сосульку. Мы с Приском, Оривасий и Саллюстий возлежали за столом в одном конце комнаты, Елена сидела со своими дамами в другом. Одна из дам исполняла греческие песни.

Как это бывает после обеда, мы лениво переговаривались. Сначала речь зашла о военной ситуации, которая складывалась неблагоприятно. После взятия Кельна, несмотря на мою победу, армию по распоряжению Флоренция отвели в Реймс и Вьен. Вновь, как и в первую зиму во Вьене, я был цезарем без принципата, но только на сей раз на мне лежала большая ответственность. Даже глухой зимой германцы продолжали делать набеги на города и деревни, сжигая и громя все на своем пути. В результате мне с двумя легионами приходилось оборонять близлежащие городки. В этих операциях, возглавляемых мною, было задействовано две трети войска, а между тем сам Кнодомар поклялся, что повесит меня до наступления весны. Ну что ж, как говорит старая пословица: "Седло надели на быка - не по нем эта ноша!" В довершение всего, среди солдат, особенно итальянцев, участились случаи дезертирства.

- Всем дезертирам следует отрубать головы, и непременно перед строем, - мрачно изрек Саллюстий.

- Не так-то просто казнить дезертира, - желчно отозвался Приск. - Сначала его нужно поймать.

- У нас есть только один выход - разгромить германцев, - заключил я. - Если мы это сделаем, никто и не подумает бежать. В победоносной армии дезертиров не бывает.

- Но у нас нет ни побед, ни армии, - съязвил Приск, как всегда, не в бровь, а в глаз.

- А императору только того и надобно. - Оривасий не счел нужным понизить голос, и я сделал ему предостерегающий знак. Елена все слышала, но не подала виду.

- Я твердо убежден, мой брат и соправитель, божественный император, искренне желает, чтобы мы как можно скорее выбили германцев из Галлии. - На самом деле я не получал от Констанция ни слова с тех самых пор, как мы встали на постой в Сансе. Причиной тому, как мне думалось, был мой отказ вернуться во Вьен.

Приск попросил меня прочесть что-нибудь из панегирика Евсевии, который я в это время сочинял. Я послал за писцом, он тут же принес рукопись. Я начал читать и через несколько страниц почувствовал, что мое сочинение никуда не годится: ему явно не хватало изящества, о чем я и сказал вслух.

- Это, вероятно, потому, что ты пишешь почти искренне, - лукаво заметил Приск. Все рассмеялись.

Во Вьене я написал пространный панегирик Констанцию, который - могу признать без ложной скромности - можно с точки зрения стиля и композиции считать образцом этого рода изящной словесности. Даже Констанций, прочитав его, понял, какой это шедевр, и собственноручно написал мне благодарственное письмо с невероятными ошибками. После этого я взялся за панегирик императрице, и это оказалось гораздо сложнее. Приск был несомненно прав: все дело в том, что я питал к Евсевии искреннее уважение. Кроме того, для меня было вопросом чести не выдать то, что мне известна ее роль в моей судьбе. Это меня связывало. Искусство написания панегириков не обязательно исключает правдивость, но истинные чувства автора здесь совершенно не важны. Главное в этом жанре - не правда, а искусная выдумка.

Мы продолжали дружескую беседу, как вдруг послышалось испуганное ржание лошадей, но я не обратил на это внимания. Оривасий завел речь о древнееврейских священных книгах, которые галилеяне именуют Ветхим Заветом. Это была моя любимая тема, и, увлекшись, я забыл о присутствии Елены:

- По-моему, приверженность иудеев идее Единого Бога достойна всяческого восхищения, как и их самодисциплина. Жаль только, что они так узко трактуют своего бога. С одной стороны, он творец всей Вселенной, с другой - занят одними иудеями…

- Бог, - вмешалась вдруг моя жена, - послал Христа для спасения всех народов.

Мы смущенно умолкли.

- Проблема в том, нуждался ли Бог в таком посреднике? - спросил я как можно мягче.

- Мы верим, что это так.

В комнате воцарилась мертвая тишина, было только слышно, как ржут вдали лошади. Мои друзья замерли в ожидании дальнейшего.

- А разве не написано в так называемом Евангелии от Иоанна, что "несть пророка из Галилеи"?

- Бог - это бог, а не пророк, - возразила Елена.

- Но ведь Назарей считал себя мессией, пророком, о котором, как он сам свидетельствует, написано в Ветхом Завете иудеев. А там сказано, что наступит день и к людям явится пророк - мессия, - а не сам бог. Стало быть, Назарей - не бог, а только пророк.

- Да, здесь есть некоторое затруднение, - признала Елена.

- Дело в том, - тут я совсем забыл об осторожности, - что между словами Назарея и верой галилеян нет почти никакой логической связи. Точнее говоря, в иудейском священном писании нет и намека на такую мерзость, как Троица. Иудеи были монотеистами, а галилеяне - атеисты.

Я явно зашел слишком далеко. Елена встала, отвесила нам глубокий поклон и удалилась. Дамы последовали за ней. Мои друзья забеспокоились. Первым нарушил молчание Приск:

Знаешь, цезарь, у тебя просто дар превращать затруднительное положение в безвыходное! - Остальные с ним согласились, и мне пришлось принести извинения.

Во всяком случае, - сказал я, сам не очень веря своим словам, - на Елену можно положиться.

- Надеюсь, - мрачно буркнул в ответ Саллюстий.

- Нужно при любых обстоятельствах сохранять верность истине, - изрек я, как всегда, запоздало сожалея, что не придержал вовремя язык.

Вдруг с улицы донеслись громкие крики, и мы вскочили на ноги. У дверей мы столкнулись с офицером. Он доложил нам, что германцы штурмуют Сане. Последующие события я уже описывал, и возвращаться к этому не имеет смысла.

Приск: Мы просидели в осаде целый месяц. Многие наши дезертиры перебежали к германцам и рассказали им, что наш гарнизон малочислен. Рассчитывая на легкую победу и предвкушая редкостную удачу - пленение самого римского цезаря, Кнодомар поспешил осадить Сане. Нам пришлось туго, и жизнью мы, в конечном счете, обязаны уму и энергии Юлиана. Он не мог вселить в нас бодрость духа или уверенность в успехе, но, по крайней мере, благодаря его усилиям все исполняли свой долг и не теряли надежды.

Мне хорошо запомнилась первая ночь осады, когда протрубили тревогу и солдаты поспешно заняли посты на стенах. Германцы находились не более чем в полумиле от города, их освещало зарево горящих деревень. Во время послеобеденной беседы до нас доносилось ржание крестьянских лошадей, напуганных пожаром. Сумей германцы подкрасться незаметно, они бы уже в ту ночь без труда взяли город, но, по счастью, все они до единого были пьяны.