Итак, Юлиан сидел на коне. Рядом знаменосец держал пурпурное знамя с изображением дракона. На горячем ветру знамя развевалось, а дракон зловеще шевелился. Пехота выстроилась на узком косогоре, на вершине которого стояли Юлиан и офицеры его штаба. Все по колено утопали в спелой пшенице: дело происходило в центре большого поля.

В лад запели трубы. Справа и слева показались части легкой и тяжелой конницы, лучники - они окружили Юлиана со всех сторон. Дождавшись, пока все построятся и умолкнут, Юлиан начал говорить. Перед ним стояла нелегкая задача: заставить усталых, страдающих от жары солдат немедленно идти в бой. Чтобы добиться своего, он пошел на обман.

- Главное, о чем мы печемся, - это жизнь наших солдат. Все мы рвемся в бой, но нам следует помнить: поспешность опасна, а осторожность - величайшая из добродетелей. Все мы молоды и склонны действовать под влиянием порыва, но цезарю надлежит быть осмотрительным, хотя вы знаете, я далеко не трус. Время близится к полудню, жара уже нестерпима, а будет еще хуже. Все мы устали после долгого перехода, и неизвестно, сможем ли мы пробиться к воде. Между тем враг полон сил и ждет нас. Я предлагаю следующее: выставим караулы, наедимся, выспимся как следует, а завтра, если будет на то Божья воля, ударим на врага и, осененные нашими орлами, погоним германцев из римских владений.

Легионеры не дали ему договорить. Они все разом заскрипели зубами - жуткий звук! - и застучали копьями по щитам.

И вдруг один из знаменосцев воскликнул:

- Вперед, цезарь! Над тобой счастливая звезда! - Театрально повернувшись к легионерам, он продолжал: - Наш полководец непобедим. Если будет на то Божья воля, уже сегодня Галлия будет свободна! Слава цезарю!

Больше ничего и не требовалось. Под восторженные крики солдат Юлиан отдал приказ готовиться к бою. Улучив минуту, я подъехал к нему поближе - так, что наши стремена со звоном ударились, - и сказал:

- Прекрасная речь. Вполне годится для истории.

- А как тебе знаменосец? - спросил он с хитрой мальчишеской ухмылкой.

- Как раз то, что требовалось.

- Я с ним вчера весь вечер репетировал - все, до малейшего жеста. - И Юлиан поскакал строить войска в боевой порядок, ибо вдали уже показались германцы. Их полчища выстроились вдоль реки, насколько хватало глаз. В первых рядах выделялся сам король Кнодомар, толстяк с огромным животом и алым султаном на шлеме.

Ровно в полдень Юлиан отдал приказ к наступлению. Германцы вырыли на нашем пути несколько рядов траншей. Сидевшие в них лучники, замаскированные зелеными ветвями, неожиданно дали залп по нашим легионам, и те в замешательстве остановились. Они еще не отступали, но и не двигались вперед.

Вот когда Юлиан показал себя! Он как вихрь носился на коне от центурии к центурии и от легиона к легиону, срывающимся голосом гнал людей в атаку, грозил отступавшим. Не помню, что именно он говорил, но общий смысл был таков: перед нами дикари, разграбившие Галлию, вот он, долгожданный миг, - теперь мы им покажем! Тех, кто хотел бежать, он иронически упрашивал: "Только прошу вас, не увлекайтесь преследованием врага! Этот берег Рейна обрывист, важно вовремя остановиться - пусть германцы тонут, а вы поберегитесь!"

Саму битву я представляю смутно. В тот знойный день несколько раз ее исход висел на волоске. Однажды наша конница дрогнула и обратилась было в бегство, но натолкнулась на непроницаемую стену пехотных резервов. Отчетливее всего мне запомнились лица германцев. В жизни не видал ничего подобного и, надеюсь, никогда уже не увижу. Если бы на свете действительно был ад, там бы меня окружали одни сражающиеся германцы: у них длинные, крашенные в рыжий цвет волосы, похожие на львиную гриву, вздувшиеся на шее вены и безумные глаза навыкате. Скрипя зубами, они издают бессвязные вопли, похожие на яростное рычание. Большинство из них были пьяны, но это лишь делало их злее. Нескольких я убил собственноручно, другие едва не убили меня.

Рассеяв нашу конницу, германцы, рассчитывая на свое численное превосходство, двинулись на пехоту, но они не учли, кто их противник. Между тем это были два лучших легиона римской армии - корнуты и бракхиаты. Выстроившись "черепахой", прикрыв головы щитами, солдаты этих легионов стали шаг за шагом врубаться в орду германцев. Можно сказать, это был переломный момент всей битвы - так, если верить Оривасию, наступает кризис во время лихорадки, когда в течение нескольких часов решается вопрос о жизни и смерти больного. Нам суждено было выжить. Германцам - умереть. Битва закончилась страшной, омерзительной резней. Вдоль берега Рейна громоздились горы раненых и умирающих высотой в человеческий рост. Некоторые задохнулись под грудой тел, другие просто захлебнулись в крови. За всю жизнь такое мне довелось видеть лишь раз, и с меня этого довольно.

Внезапно, будто по сигналу (на самом деле это был просто инстинкт самосохранения - те, кто бывал на войне, хорошо с этим знакомы), германцы бросились к реке, а наши солдаты ринулись вдогонку. Зрелище было жуткое: варвары в отчаянии бросались в реку в надежде добраться до противоположного берега вплавь. Был момент - и это вовсе не гипербола летописца, - когда Рейн на самом деле тек кровью.

День уже клонился к вечеру. От пережитого меня била нервная дрожь, все тело ныло. Юлиана и его штаб я нашел в палатке, разбитой в ясеневой роще на высоком берегу реки. Черный от пота и пыли, наш полководец выглядел бодрым и свежим, как перед началом боя. Мы радостно обнялись.

- Ну вот, мы снова все вместе! - воскликнул он. - И все пока живы. - В прохладной тени деревьев мы утолили жажду вином, а Саллюстий доложил, что в битве мы потеряли убитыми всего четырех офицеров и двести сорок три солдата. Потери германцев не поддавались учету, но на следующий день оказалось, что они составили приблизительно пять-шесть тысяч человек, и битву при Страсбурге можно смело считать самой великой победой римского оружия в Галлии со времен Юлия Цезаря. Какое бы отвращение ни питал я к войне, всеобщее ликование захватило и меня. Оно еще более усилилось, когда незадолго до полуночи к нам привели самого Кнодомара - руки связаны за спиной, брюхо обвисло, глаза белые от ужаса. Давно известно, что германцы начисто лишены чувства собственного достоинства. Перед побежденными они чванятся, а будучи побеждены, раболепствуют. Вот и теперь германский король бросился к ногам Юлиана, моля о пощаде. На следующий день Юлиан отослал его Констанцию, а тот поместил Кнодомара в армейский лагерь на Целийском холме в Риме, где его содержали, пока он не умер от старости. Что ж, судьба была к нему милосерднее, чем к его победителю.

О событиях, происшедших до конца года, Юлиан умалчивает. Он с почестями похоронил убитых галлов и возвратился в Цаберн. Пленных и трофеи Юлиан велел отправить в Мец, а сам переправился через Рейн и вторгся на германские земли. По пути он захватывал все зерно и скот, сжигал деревни, очень похожие на наши; то, что германцы обитают в лесных хижинах, - не более чем выдумка. Затем мы вступили в дремучие леса, которыми покрыт весь центр Европы. В жизни не видел ничего подобного: леса такие густые, что солнечный свет едва проникает сквозь сомкнутые кроны, а между исполинскими стволами в три обхвата едва можно протиснуться. Эти чащи - надежное укрытие для варварских племен. Не зная пути, в их зеленом лабиринте легко заблудиться, да и кому придет в голову их покорять, кроме императора Траяна? Как-то мы наткнулись на заброшенную крепость его времен. Юлиан отстроил ее заново и оставил там гарнизон. Затем мы снова переправились через Рейн и ушли на зимние квартиры в Париж. Римляне с присущим им изяществом слога именуют этот город Лютеция, то есть Грязнульск.