Это было именно то, чего хотелось Ингхэму, — уехать из Туниса вместе с Иенсеном, увидеть Север, окунуться в мир, совершенно не похожий на этот.

— Ты действительно этого хочешь?

Об этом можно было и не спрашивать.

— Я покажу тебе Копенгаген! Наш дом расположен в Хеллерапе. Хеллерап — это что-то вроде пригорода, но не совсем. Ты познакомишься с моей сестрой Ингрид… и, может, даже с тетушкой Матильдой! — Иенсен рассмеялся. — Но мы в основном будем бродить в городе. У нас там множество потрясающих баров, куча друзей, к которым можно нагрянуть… И к тому же там прохладно, даже сейчас!

Ингхэму страстно захотелось поехать с Иенсеном, но он чувствовал, что тем самым отложит то, что ему необходимо было сделать в ближайшее время, — вернуться в Нью-Йорк и начать новую жизнь. Копенгаген станет чем-то вроде рождественских каникул. А ему этого не хотелось.

— В чем дело? — спросил Иенсен.

— Я бы очень хотел, но мне не следует этого делать. Я не могу. Только не сейчас. Спасибо тебе, Андерс.

— Ты сегодня настоящий меланхолик. Назови мне хоть одну вескую причину, по которой ты не можешь поехать со мной.

— Видишь ли, я сейчас немного выбит из колеи. Внутри я чувствую себя виноватым. Мне трудно объяснить. Мне нужно снова обрести почву под ногами. Но ты позволишь приехать к тебе в гости в другой раз, когда ты будешь на месте?

Иенсен выглядел разочарованным. Но Ингхэму показалось, что он его понимает.

— Ну конечно же. Только не тяни. В январе я снова могу уехать.

— Я не стану тянуть.

Через четыре дня Ингхэм отвез Иенсена в аэропорт. Они стояли в баре и пили букхах. Хассо уже был упакован в специальный ящик для транспортировки в самолете. Ингхэм изо всех сил старался выглядеть веселым, хотя у него это плохо получалось. Иенсен так явно радовался предстоящему отлету домой, что Ингхэму стало стыдно за собственную угрюмость. У выхода на посадку они крепко обнялись, как французы. Ингхэм долго провожал взглядом высокую, стройную фигуру Иенсена, удалявшегося по коридору, пока он не достиг турникета у выхода на поле. Иенсен обернулся и помахал рукой.

Ингхэм сразу же направился в кассу и купил себе билет до Нью-Йорка, на следующий вторник, через четыре дня.

Опустевшие комнаты Иенсена наверху вызывали у него ассоциацию с ограбленными гробницами. Он попытался заставить себя сделать вид, что этих комнат над ним вовсе не существует. Он не хотел подняться наверх, даже затем, чтобы просто взглянуть, не забыл ли Иенсен чего-нибудь из вещей. Единственным утешением была мысль, что Иенсен жив и здоров и что он может снова увидеться с ним уже через месяц, стоит ему только захотеть. Другим утешением, несомненно, являлась законченная книга. Он с наслаждением представлял, как будет заниматься правкой в оставшиеся несколько дней. Это занятие не требовало особых эмоциональных усилий. Он был доволен своей работой и уповал лишь на то, что издатели не сочтут его новую книгу скучной по сравнению с «Игрой в «Если». У Деннисона было куда меньше страсти к деньгам, чем у остальных людей, и Ингхэм надеялся, что ему удалось это показать. Деньги для Деннисона были безличными, по существу неважными, как зонтик, который можно было одолжить, чтобы укрыться от дождя, и потом вернуть, переслав с какой-нибудь железнодорожной станции. Банки делали то же самое и даже извлекали из этого свой интерес, и никто за это их не преследовал.

Он потихоньку стал готовиться к отъезду, хотя ему практически нечего было делать. У него не оставалось неоплаченных счетов. Он написал своему агенту. Отослал циновки Ины. Оставил на почте распоряжение, с какого момента пересылать его корреспонденцию на нью-йоркский адрес, дал клерку чаевые. Он зашел к Адамсу, чтобы сообщить о предстоящем отъезде, и они договорились о прощальном ужине вечером накануне. Он пытался внушить Адамсу, что провожать его нет никакой надобности и весьма неудобно, поскольку в Тунисе ему нужно вернуть обратно нанятую им машину.

— Но как же вы тогда доберетесь до аэропорта? — забеспокоился НОЖ. — Я поеду с вами вместе на своей машине до пункта проката.

Разубеждать НОЖа, как всегда, было бесполезно.

Когда у Ингхэма отпала нужда в распорядке дня, поскольку он больше не писал, он еще тверже стал придерживаться установленного им самим расписания. Купание утром, потом немного работы, снова купание, небольшая прогулка перед ленчем, снова работа. Он пошел в последний раз попрощаться с городом в «Кафе де ла Плаж», где за столиками всегда сидели одни лишь мужчины, потягивающие свое вино. Неожиданно ему в голову пришла странная, заставившая его рассмеяться мысль: как легко было бы на несколько дней нанять за деньги какого-нибудь араба и попросить его прикинуться пропавшим Абдуллой, чтобы успокоить Ину на предмет того, что Абдуллу никто не убивал. Но он знал, что в их отношениях это ничего бы не изменило.

Утром, за день до отъезда, он получил два небольших послания, одно из них, открытка от Иенсена, гласило:

«Дорогой Говард!

Напишу попозже, а пока посылаю тебе эту короткую весточку. Боюсь, что причиню тебе страдания, сообщив, что здесь я сплю под одеялом. Пожалуйста, приезжай поскорей. Напиши. Всего самого доброго.

Андерс».

На открытке был изображен замок под зеленой крышей, окруженный то ли рвом, то ли каналом.

Почерк на втором конверте, на котором несколько раз исправляли адрес, заставил Ингхэма затаить дыхание. Это было письмо от Лотты, отправленное первоначально из Калифорнии. Ингхэм распечатал его.

«Дорогой Говард!

Я не уверена, отыщет ли тебя мое письмо, поскольку мне известен лишь наш старый адрес. Как ты поживаешь? Надеюсь, ты здоров и счастлив и продолжаешь успешно трудиться. Возможно, ты теперь снова женат (до меня дошли кое-какие слухи на этот счет), но, если даже и нет, я, хорошо зная тебя, уверена, что ты, как говорится, не умираешь от одиночества.

В следующем месяце я собираюсь в Нью-Йорк, так что мы могли бы с тобою встретиться и посидеть за рюмкой вина, вспоминая старые добрые времена. Минувший год принес мне одни проблемы, так что не жди, что я буду вся светиться от счастья. Мой муж оказался настолько обаятельным, что очаровал не только меня, но и еще пару других, так что мы наконец решили расстаться. Слава богу, нет детей, хотя мне очень хотелось бы их иметь. (Ты можешь не поверить, но я сильно изменилась.) Я рассчитываю пробыть в Нью-Йорке какое-то время. Даже яркое солнце может наскучить, и я пришла к выводу, что Калифорния стала для меня роковой, и я здесь совершенно растерялась. У нас тут ходили слухи, что ты уехал на Ближний Восток писать что-то вроде сценария или пьесы. Это правда? Пиши мне по адресу: Дитсон, 121, Блекер-стрит. Я там не собираюсь оставаться надолго, но они перешлют мне письма, где бы я ни находилась. В Нью-Йорке я появлюсь к 12 августа.

Всего тебе самого доброго,

Лотта».