В бараках мягко золотились окна, счастливые пацанята смеялись и брызгались водой возле колонки, коты смахивали на рыжих тигров в зарослях белых одуванчиков, старушки на лавочках сонно улыбались вслед. Анька кралась за Левом с фотоаппаратом — и щелкала, щелкала, щелкала все подряд: его, старушек, котов, одуванчики, бараки, собак в будках… а потом снова его, его, его! Какое наслаждение было перебирать фотографии! Вот здесь он, на сцене, смешно приподнял бровь, а здесь похож на древнего воина — так сурово смотрит! Так твердо сжимает губы! А вот здесь ерошит короткие смешные волосы, здесь сдувает одуванчик, здесь поет, сидя на школьном крыльце…

Запершись в комнате, она раскладывала фотографии на ковре — так, что со всех сторон на нее смотрело его лицо, его глаза. Она мечтала: когда-нибудь он сам — непременно сам! — подойдет к ней, протянет руку и скажет: «Привет! Ты мне давно нравишься! Давай сегодня сходим куда-нибудь вместе…» Тут ей становилось невыносимо сладко и страшно, словно летишь на карусели вниз или на качелях ночью, и волосы разлетаются, и тело невесомо, и звезды, словно яблоки, качаются над головой…

— Ой, я так устала, давай чуть-чуть здесь посидим. Местечко-то — полный ништь! А потом уже в пещеру рванем, ноги по камням ломать. Куда она теперь денется, пещера-то? Вон развилка, как этот придурок Захар и говорил. Тьфу, он такой противный! Пролетарий дремучий. Сапоги мне предлагал, думал, я колхозница, че ли? Ему только с доярками тусоваться.

Анька вздрогнула и очнулась. По лесу громко разносился оживленный Аллочкин голосок. Значит, переправа прошла удачно. А она-то тут чего стоит, тормозит? Девочка быстро огляделась, подобрала сухой, но крепкий еще длинный сук и, опираясь на него, осторожно перешла разлив по бревнышкам. Уже в самом конце нога соскользнула и почти по колено радостно окунулась в коричневую воду.

— Ч-черт! Все-таки промокла!

Впрочем, ничего страшного. Лев с самого начала промок, а ведь ни разу даже не пикнул. И она не растает, небось не сахарная. Надо только воду вылить из кроссовки да носок отжать.

Подволакивая мокрую ногу (чтобы не чавкало противно на каждом шагу), она выбралась на маленькую полянку. Ребята уже удобно устроились на толстом сухом бревне.

— Пить хочу! — не обращая на нее никакого внимания, протянула Аллочка. — Женя, дай водички.

На берегу решили бутерброды с собой не брать, а воду Захар раздал. У него самого на поясе болталась походная фляга, обтянутая брезентом, и Левину он всучил такую же. Пить вправду хотелось ужасно. Блондинка развинтила крышечку, сделала пару глотков, передала фляжку Леву. Анька в это время опустилась рядом, стащила обувь и принялась болтать босыми ногами в воздухе, чтобы быстрее просохли.

— Ой, мне еще глоточек! — Аллочка забрала воду из рук Лева, отхлебнула с наслаждением, потом смочила в воде платок, протерла личико…

— Эй! Между прочим, тут еще я есть, — громко напомнила о себе Анька, — и я тоже пить хочу. Кстати, у Захара, конечно, в голове полно тараканов, но он вовсе не придурок. И не надо о нем так говорить. Он мой друг, понятно? Он нас сюда привез, нянчится тут с нами, вон Ника пошел спасать. И чтобы мы без него вообще делали? Заблудились бы в два счета, вот и все приключение. А насчет сапог… знаешь, Алла, я бы на твоем месте не кочевряжилась. Много тебе тут твои каблуки помогли? Тебя вон на руках надо таскать, думаешь, легко? Килограмм небось шестьдесят. А Женька надрывается. Топала бы себе в сапогах и горя не знала.

Лев с Аллочкой одновременно повернулись к ней. Лев с изумлением, Аллочка — с нехорошим прищуром.

— Э-э-э… — протянул Лев, — да мне не так уж и тяжело…

Анька вздохнула:

— Да не о тебе, в общем, и речь.

Какие все-таки элементарные вещи приходится объяснять. Хочешь шляться по лесу в розовых туфельках? Пожалуйста, флаг тебе в руки! Это твой личный выбор, твое решение. А личный выбор всегда надо уважать. Но почему остальные должны страдать от твоих закидонов? Пришла в туфельках, увидела болото, каблучки в зубы — и вперед с песнями. А то за каблучки почему-то Лев отдувается. А придурок по итогу получается Захар. Блондинка в полном шоколаде, а все кругом виноваты, все ей чего-то должны. Встретилось болото, сразу: «Же-еня, понеси меня…» Могла бы ведь тоже раздеться и вброд перейти. Так нет же: «Несите меня, я королева!» А с какой стати?

Вот эта абсолютная Аллочкина уверенность, что все кругом только и мечтают ей услужить, оставалась для Аньки загадкой. Мало того что всех напрягает… так еще, похоже, уверена, что все счастливы для нее напрячься!

— Воду дай, пожалуйста.

— Ах да, конечно… — Аллочка перегнулась через Лева (тот сидел посередине), но открытая фляжка выскользнула у нее из пальцев. — Ой! Упала, ну надо же! Прости, я нечаянно.

Лев тут же гибко наклонился, поднял баклажку, потряс — на дне еще что-то булькало, — протянул Аньке.

Утешил:

— Пара глотков еще есть.

— Спасибо!

Она мигом выхлебала эту несчастную пару глотков. Аллочка громко причитала о том, что «не хотела», «так получилось», «извиняй, ладно?».

— Да ладно, ладно, — Анька вытрясла последнюю капельку, — ну уронила, с кем не бывает?

Алла мигом перестала извиняться. И вроде как призадумалась. И все поглядывала на Аньку искоса, размышляя.

— Ну что, последний рывок? — сменила та тему. — Лев, а там правда сокровища?

— Если б я знал точно, я бы сразу лопату прихватил. Да побольше, побольше. Серебро там точно было. А сокровища… Ты себе хоть представляешь, как выглядит старый рудник?

— Нет.

— Сверху — пещера, снизу — затопленная шахта. Пещера — гробешник, в смысле — хоть на экскаваторе въезжай, здоровенная. Там два перехода и один колодец. Темнотища, как у нас в парадняке. А у нас в парадняке даже кошки блуждают по неделям. Мой кошак как уйдет наверх, так спускается дня через три. Тощий и печальный, а консервы все равно, гад, не лопает, только рыбу. Снаружи открытая выработка, которая теперь озеро. Метров двадцать в глубину. Шаг с обрыва — и каюк. А на дне, говорят, серебряные самородки разбросаны…

— Так уж и разбросаны? Загибаешь ты, Лев.

— Ну и загибаю, — рассмеялся тот, — девчонки, осознайте, мы на Серебряном! К черту сокровища, главное — приключения! У меня катера нет, я не Захар, так на веслах хотел махнуть, представляете? Только лодки все равно не было. Я уже, прикиньте, решил зимой в поход двинуть прямо по льду. Как белый медведь. Но зимой темнеет быстро, неинтересно. В смысле я смелый, но иногда боюсь.