Настала ночь. Мы, разбив лагерь в чаще южного леса, втроем сидели вокруг костра…

Почему втроем, спросите вы?

Усталый молодой путешественник, соскребавший ногтем гарь с палки, где жарил мясо, сильно похудел, загорел и, смею сказать, поумнел по сравнению с мальчишкой, оставившим в стороне Элламон. И руки у него загрубели.

Все началось со смелого и нелегко мне давшегося решения есть вместе со своими солдатами. С тех пор мы, хотелось бы думать, стерли немало сословных различий.

А что же мой страх перед крестьянами?

Я много раз ночевал в их холодных, дурно пахнущих хижинах, ел их безвкусную или, наоборот, перенасыщенную приправами пищу. Даже подружился с тремя-четырьмя простолюдинами, пришедшими мне на выручку по одной доброте душевной, не подозревая, что я принц (я не стал их просвещать на сей счет). Впервые переспал с женщиной, крестьянской вдовой лет на пять старше меня (ей-то я расписал свое положение самыми яркими красками). Не знаю, поверила она мне или приняла все это за россказни купеческого сынка, но слушала как зачарованная. Пахло от нее коровами, и она знала целебные снадобья, о которых я прежде не слыхивал, – но решил, что она наверняка могла бы исцелить моего отца. День спустя, в гранитных чертогах моего родича, я шел по коридору за юной принцессой тремя годами младше и гораздо высокородней, чем я. Она была сирота и здесь жила как воспитанница. В черном платье и бронзовых украшениях, она освещала себе дорогу дымящим факелом. Вскорости, на земляном полу кладовой, я посвятил ее в то, чему научился в объятиях простолюдинки.

После этого у меня больше года не было женщины – широта моего опыта, как видно, внушила мне, что весь женский пол я изучил не менее досконально, чем деяния Белхэма.

Усвоил я также то, что хорошо знает сельская знать и не ведает городская: народная мудрость в некоторых случаях оказывается сильнее всех прочих. Как-то одна из наших карет съехала с дороги, и наши усилия вернуть ее обратно привели лишь к тому, что она перевернулась и скатилась со склона пятифутовой вышины. За этим наблюдали пять грязных и явно туповатых селян, в том числе две бабенки. Я думал, что они только посмеются над нашей бедой, но у меня хватило ума проявить учтивость, и они, поворчав и покачав головами, начали пригибать ветки, разматывать веревки и отдавать малопонятные приказы как друг другу, так и моим солдатам. В конце концов, подпирая экипаж то поленьями, то камнями, они снова выкатили его на дорогу – только гуж лопнул. Я не знал, как и благодарить их. Денег они не взяли, но бронзовую посуду приняли с радостью. Не таким ли способом Белхэм вытаскивал из карьеров тяжелые камни для своих зданий? Но чтобы мой отчет был верен, я должен упомянуть не только о приобретенных знаниях, но и о наших потерях.

Первой из них стал Кадмир. Я, простыв в горах, отделался небольшим жаром, насморком, кашлем и болью в горле, но скоро и он заболел. Его кашель был куда хуже моего – он выхаркивал мокроту, а то и кровь. Когда нам встретился торговый караван, идущий обратно в Колхари, я заплатил им, чтобы они отвезли Кадмира в дом дяди.

Теперь о солдатах. Один из них сказал мне, что здесь, совсем близко, его родная деревня – нельзя ли ему отлучиться туда на денек? А потом он нас догонит, он ведь знает, в какую мы едем сторону. Я, вопреки возражениям караванщика, разрешил, и больше мы этого воина не видали. Неделю спустя нас покинули еще два солдата, уже без спросу.

«Это потому, что вы первого отпустили», – говорили мне остальные – кто сочувственно, кто с укором.

После настал черед обеих карет. У одной лопнул и второй гуж, после чего двое моих кучеров молча ушли. К тому времени у меня сменились уже два караванщика; первый, с которым я никогда не ладил, занял – полагаю – более выгодную и менее сумасбродную должность у купца, шедшего с караваном в пустыню. Тирек сказал, что переманили его во время остановки в Вархеше. Поскольку людей и припасов у нас поубавилось, мы решили, что одной кареты нам хватит.

Вскоре, в западных лесах, на нас ожидаемо напали разбойники. Я, впрочем, подозреваю, что это были два конных стражника из господского дома, где нам недавно – со всей учтивостью – отказали в гостеприимстве, сказав, что хозяина дома нет.

Когда мы подъехали к их воротам, я с тремя солдатами оставался в карете, и стражники подумали, что я путешествую без всякой охраны. Остановив нас на дороге, они первым делом пробили стрелой руку кучера. Я не успел еще сообразить, в чем дело, как Тирек метнул копье из окна кареты прямо в бок неприятельской лошади. Она упала, придавив собой всадника, а мне копейщик чуть зуб древком не вышиб. Тут мы все выскочили и накинулись на второго всадника. Я, собственно, только смотрел, как солдаты рубят и коня и наездника без разбору – потом их добили. Первый, придавленный конской тушей, кричал во всю глотку, но затих, поняв, для чего к нему идет солдат со сломанным носом. Он угадал верно: Тирек добил мечом и его.

Зря мы сидели в карете, говорили солдаты: может, разбойники и не решились бы напасть, видя нас. Тирек на это резонно заметил, что злодеи, увидев трех солдат и караванщика, попросту сняли бы их стрелами из-за деревьев. Раненый кучер, с рукой на кожаной перевязи, согласно кивал. Мы оставили его в ближнем городе, где Белхэм построил великолепное круглое здание зерновой гильдии.

Пока я ее осматривал, меня решили покинуть еще двое солдат, но они хотя бы соизволили об этом сказать и даже помогли нам продать карету и лошадей. Экипаж заменила запряженная парой мулов телега – навес в ее задней части поднимался и опускался, и мы с Тиреком легко управлялись с ним.

«С этой колымагой у нас будет меньше хлопот, чем с той, – сказал Тирек, пока мы с ним перегружали припасы из кареты в телегу. – Карету на здешних дорогах всяк норовит ограбить, особливо если стражников не видать».

Я признал его правоту и сел на козлы за кучера.

Правя мулами, я в равной мере гордился своей взрослостью и тем, что взял нашу судьбу в свои руки – боясь при этом, как бы меня не подстрелили из-за деревьев.

Утром мой последний караванщик, маленький и рыжий, ушел от меня,