— Пожалуй, мы разместим тебя в крыле, примыкающем к Высшей Судебной палате. Знаешь, — вдруг прервал он сам себя с весьма самодовольным видом, — а ведь ты скоро вторично станешь дядюшкой.

— Отличная новость! — воскликнул Парсманий, хлопнув брата по спине. — Как я вижу, ты потихоньку-полегоньку собрал в столице почти весь наш клан. Не хватает только Татуллия, — добавил он, помрачнев.

— О нем мы можем только молиться, — тоже помрачнев, проговорил Маниакис.

— Если ты еще помнишь, — поспешил сменить тему разговора старший Маниакис, — перед тем как ты уехал в западные провинции, успела состояться твоя помолвка. Кажется, девочку звали Евгария. Да, именно так; я еще не до такой степени впал в маразм, чтобы забывать имена. Генесий за что-то отрубил голову ее отцу, но сама она здесь, в столице. Думаю, она будет рада увидеть тебя.

Парсманий поперхнулся вином и закашлялся.

— Знаешь, отец, — сказал он, вновь обретя дар речи, — мы ведь стояли в этом Фосом забытом Иверионе почти пять лет. Позапрошлым летом я взял в жены местную девушку, Зенонию. И у меня родился сын, маленький Маниакис.

— Ты обрадовал меня сверх всякой меры, — просиял старший Маниакис. — Раз ты женился, значит, женился. Быть по сему. Дадим семейству Евгарии отступного, и делу конец. После казни главы семейства они очень бедствуют, так что будут рады получить немного золота. Позаботишься об этом? — спросил он, повернувшись к младшему Маниакису.

— Придется, — ответил тот. — Но золота в казне нет даже на куда более важные нужды. — Он нахмурился, сперва с досады, а затем от усиленной работы мысли. Но вот чело Автократора разгладилось. — Я нашел! — радостно воскликнул он. — Вот оно! Я пожалую им высокий сановный титул! Причем это не только не будет стоить казне ни медяка, напротив, им придется заплатить за предоставленные привилегии. И все равно они будут на седьмом небе от счастья!

Брат с отцом изумленно воззрились на ликующего Автократора. Затем старший Маниакис оглушительно расхохотался.

— Будь я проклят, если ты не прав, сынок, — слегка успокоившись, сказал он, фыркнул, отхлебнул вина, чуть не подавившись, снова фыркнул и добавил, утирая навернувшуюся слезу:

— Да обережет Господь наш, благой и премудрый, бедных макуранцев, когда нашими усилиями империя достаточно окрепнет. Мы не только разобьем их в пух и прах на поле брани, но вслед за тем начисто опустошим их кошельки, а потом вытряхнем их из доспехов и сапог. А если они окажутся недостаточно бдительными, то и из штанов тоже!

* * *

Камеас заглянул в рабочий кабинет, где Маниакис ломал голову над тем, как растянуть имеющиеся в его распоряжении крохи золота на требуемое время. А если повезет, то и еще на чуть-чуть.

— Величайший, — сказал постельничий, — у императрицы сильные боли; она считает, что начались схватки. Она только что попросила меня отправиться за повитухой, а затем подготовить Красную комнату к тому, чтобы там мог появиться на свет, если Фос окажется благосклонен, наследник престола.

— Достопочтеннейший Камеас, — ответил Маниакис, — на дела такого рода мое дозволение не требуется. Со всеми вопросами, касающимися родов, женщины, прислуживающие Нифоне, справятся гораздо лучше меня. Я же, по их собственным словам, лишь неуклюжий, бестолковый, ни на что не годный мужчина. И самая большая услуга, какую я могу, опять же по их словам, в данном случае оказать — не путаться у них под ногами.

— Вообще-то я и не собирался спрашивать твоего дозволения, — неожиданно сказал постельничий, — а всего лишь извещал о своих намерениях. Возможно, услыхав мои заверения в этом, ты сможешь более успешно выполнить поручение, данное тебе служанками императрицы.

Маниакис некоторое время обдумывал услышанное, потом сказал:

— Прошу тебя впредь осторожнее обращаться со своим остроумием, достопочтеннейший Камеас. Не то однажды ты можешь случайно кого-нибудь им пронзить насквозь.

— Слушаю и повинуюсь, величайший, — почтительно поклонился постельничий. Но прежде чем он поспешно вышел, на его бледном лице промелькнула одна из редких для этого человека улыбок.

Повитуха была очень полной женщиной средних лет, по имени Зоиль. Судя по тому, как быстро и уверенно она шла через анфиладу помещений резиденции, она уже бывала здесь прежде, возможно, принимала роды у жены Генесия; или оказывала ту же помощь кому-нибудь из служанок.

— Лучшее, что ты можешь сделать сейчас, величайший, — это найти местечко поудобнее, приказать, чтобы тебе подали вина, и терпеливо ждать. — Вольно или невольно Зоиль почти буквально повторила совет женщин, прислуживающих Нифоне. — Может потребоваться время, величайший, — продолжала она, — но я уверена, что у тебя будет чудесный ребенок, а твоя жена сохранит свое здоровье.

— Благодарю тебя, — ответил Маниакис. Хотя он и был неуклюжим бестолковым мужчиной, но все-таки не настолько бестолковым, чтобы не понимать, что Зоиль не в силах гарантировать обещанное. Женщины порой умирают при родах или чуть позже, от послеродовой лихорадки; умирают несмотря на все искусство и все старания повитух. На случай лихорадки он уже приказал лучшему магу-врачевателю быть наготове и ждать вызова во дворец. Теперь оставалось только молиться, чтобы услуги этого человека не понадобились.

Немного погодя Камеас вновь зашел в кабинет и сообщил:

— Под руководством Зоиль мы уже перевели императрицу в Красную комнату. Если Фос наградит тебя наследником, то ему надлежит появиться на свет в покоях, специально предназначенных для родов императрицы.

Сам Маниакис родился на обочине дороги. Его отец тоже, о чем ему как-то рассказывала бабушка. Как бы сложна и прочна ни была паутина обычаев и церемоний, опутывавших жизнь империи, появление на свет именно в Красной комнате не являлось непременным условием наследования трона. Постельничему, конечно же, это было прекрасно известно, и Маниакис счел неуместным лишний раз напоминать об этом.

— Нет ли у величайшего каких-либо пожеланий или распоряжений? — спросил Камеас.

— Ничего такого, что стоило бы особого упоминания, — сказал Маниакис. — Но попрошу тебя иногда заглядывать сюда, дабы стряхивать с меня пыль.

— Не думаю, что процесс займет столь длительное время, — ответил постельничий с неожиданной уверенностью в голосе. — Мой опыт в таких делах, хоть и весьма ограниченный, подсказывает мне… — Камеас замолчал, поскольку его ограниченный опыт несомненно включал в себя роды жены Генесия, и распространяться на эту тему в присутствии Маниакиса постельничий посчитал невежливым.

О родственниках Генесия, живущих ныне в монастырях, Автократору периодически поступали доклады, суть которых можно было выразить двумя словами — «ничего существенного». И, пока суть докладов оставалась таковой, это его вполне устраивало.

Камеас вновь исчез. Наверно, отправился отдавать последние распоряжения относительно подготовки пира, коим надлежало отметить рождение первого ребенка Автократора. Так было объявлено, хотя постельничий, конечно же, знал о существовании незаконнорожденного сына. Маниакис часто спрашивал себя, как поживает сейчас его любимец Таларикий. «Если Нифона подарит мне законного сына, столь же здорового и красивого, как это удалось Ротруде, я стану поистине счастливым человеком», — подумал Маниакис.