— Вы уезжаете за границу? Свадебное путешествие. Медовый месяц или, лучше скажем, месяцы необходимо провести под небом Италии… Я тоже, может быть, туда поеду.

Пани Серафима ничего не ответила.

— Вы, конечно, первый раз едете в Италию? — спросил граф у Мечислава.

— До сих пор я никуда не выезжал из края, — отвечал Мечислав холодно.

После этого разговора, смерив новобрачных свирепым взглядом, не согласовывавшимся с любезными словами, граф отошел и отправился к хозяйке дома. Воспользовавшись этим, пани Серафима сказала на ухо Мечиславу:

— Несноснейшая личность, какую только я знала в жизни! Он надоедал мне прежде частыми своими посещениями. Однако у Вариуса не хватило такта, чтоб не принять его. Поспешим уехать, потому что я терпеть его не могу.

Тон, каким это было сказано, гораздо более содержания поразил Мечислава; такого гневного, грозного голоса, обнаруживавшего почти бешеную ненависть, он никогда еще от нее не слышал; ему казалось, что этот голос не ей принадлежал: он показывал другой характер, выходил из другого сердца. Бедный муж испугался этого страшного резкого голоса мстительной женщины.

— Уедем, как только позволят приличия, — прибавила она. — Будь около меня, не удаляйся.

— Мне хотелось бы поговорить с сестрой.

Пани Серафима выпустила руку мужа и сделала несколько шагов к окну. Мечислав поспешил к заплаканной Людвике, желая воспользоваться случаем, что при ней не было Вариуса. Едва он подошел к ней, как Бюллер, словно ожидавший этого, скользнул к пани Серафиме. Последняя не отступила ни на шаг, только лицо ее сделалось грозно и гневно.

— Позвольте мне… — начал граф.

— Никто не сделал бы гнуснее поступка… Он достоин вас, граф.

— Вам известно, что кто сильно любит, тот страшно ненавидит. Я снизошел до этого скверного, но естественного чувства, — отвечал Бюллер.

— Я ожидала этого… Смутить минуту счастья — большое наслаждение для сатаны и для…

— Не жалейте эпитетов, пусть я буду чем вам угодно. Я приготовился встретить гнев… он для меня удовольствие. Кроме того, мне будет приятно познакомиться с этим милым юношей, вашим мужем, кажется, первостепенным хирургом, я расскажу ему много интересных анекдотов из прошлого.

Все это граф говорил с такими утонченными движениями, что издали можно было его грубости принять за комплименты. Закусив до крови губы, пани Серафима удерживалась от ответа, стараясь казаться спокойной, но дрожала от гнева. Бюллер продолжал:

— Кто, подобно мне, был близок к счастью, потеряв его, дол^ жен мстить. Вы поменяли прежнее черное кольцо на золотое и старого друга на молоденького мужа. У стариков остается только жажда мести; надо было подумать об этом — как тень я буду следить за вами.

Граф поклонился и отошел.

В то время как Бюллер разговаривал у окна с пани Серафимой, Мечислав приблизился к сестре.

— Люся, Бога ради, — сказал он поспешно. — С самой твоей свадьбы я не мог переговорить с тобой без свидетелей. Говори мне, заклинаю тебя, говори, как брату, довольна ли ты? Этот человек…

— Что мне сказать, Мечислав, — прервала Людвика. — Я шла, зная, что меня ждет, и мне могло быть хуже, чем теперь, хотя еще и не знаю, что будет, когда останусь одна-одинешенька. Вы уезжаете… О, ради Бога, возвращайтесь скорее. Так пусто, так пусто и так порой страшно… Все у меня есть, — прибавила она, — все, но не будет ни твоей дружеской руки, ни Серафимы. Но, Мечислав, как она сегодня изменилась! О милый мой, она теперь другая, я боюсь ее, страшная какая-то.

— Фантазия!

— Что-то злое было у нее в глазах.

— Люся, тебе так показалось.

— Неужели же и ты осужден? — шепнула Людвика. — Но за что?

— Замечаю, как уже Вариус следит за нами взором, — сказал Мечислав, — и готов уйти от разговора, чтоб прервать наш. Два слова, Люся, пока есть время. Не знаю, зачем говорю тебе это. Орховская одна с девочкой остается в нашей прежней квартире, и если б на случай она тебе понадобилась, то знай об этом.

Людвика пожала руку брату.

— Ты добр… Хоть Орховская, хоть кто-нибудь, кто нас любит, ибо нас никто не любит, кроме нее… Я не знаю, Мечислав, может быть, и никто… Нас любили, да, нас любили, как дикари любят тех, кого намерены съесть завтра.

Люся бросилась брату на шею, но в эту минуту подошел к ним Вариус.

— Моя дорогая, Людвика! — воскликнул он. — Пожалуйста, без особой чувствительности. Я ведь говорил, что это вредно тебе, нервы необходимо беречь. Разлука с братом, я знаю, грустна, но ведь он с женой скоро возвратится.

Мечислав заметил, что жена подзывала его взором, и он поспешил к ней. При его приближении Бюллер начал медленно отступать, поправляя рукой волосы.

— Мечислав, едем! — сказала глухим голосом пани Серафима. — Мне что-то нехорошо, едем!

Видя это движение, Вариус подошел с беспокойством и пригласил на чай; но пани Серафима шепнула ему:

— Мне нездоровится, нужен отдых… Извините, я должна ехать.

И она подошла к Люсе попрощаться. Обе обнялись, молча глотая слезы. Мечислав, прощаясь, сказал тихо сестре:

— Благослови меня, как я тебя благословляю.

Бюллер, по-видимому, тоже хотел подойти с каким-то прощальным словом, но пани Серафима прошла мимо него, не удостоив даже взглядом. Все проводили новобрачных до уложенной дорожной кареты, запряженной почтовыми лошадьми. Первой вошла поспешно пани Серафима, Мечислав за нею; захлопнулись дверцы. Люся протянула руки к отъезжающим и, ослабев, едва не упала, но Вариус поддержал ее. Карета тронулась и скрылась в облаке пыли.

Бюллер смотрел в лорнет, улыбаясь.

— Очаровательная женщина, — сказал он со вздохом.

Никто не мог скучать больше о детях, как добрая Орховская. Она осталась в бедных комнатках, которых не было еще времени убрать перед отъездом Мечислава, одна с четырнадцатилетней девочкой, взятой от сестер милосердия, и целые дни проводила в костеле у францисканцев или у себя дома. Не имея занятий, она расставляла мебель и раскладывала вещи, оставшиеся после детей, приводя все в порядок, словно надеялась на возвращение своих дорогих. Иногда, вспоминая Люсю и Мечислава, она сидела у окна и плакала. Несколько раз пыталась она пойти к своей воспитаннице, но ее не допускали к Людвике, и только после продолжительных переговоров лакей привел ее в комнату пани. Но она нашла там неотступную горничную, и вскоре явился и сам Вариус и остался до ухода старушки. Орховская не смогла ни толком поговорить с Люсей, ни расспросить ее, так что с чем пришла, с тем и ушла. Раза два приносили ей от Люси лакомства и кое-какие подарки, но это ее не успокаивало: это доказывало только память, а Орховской хотелось знать, как