свежесть отцвела, цвет лица какой-то нежный и словно восковой. Вероятно, несколько месяцев, проведенных в климате, к которому не привык, должны были таким образом повлиять на северную натуру. Он обнял старушку и грустно осмотрелся… может быть, ему показалось странным, как они могли здесь жить с сестрой.

Может быть, и по платью Орховская едва узнала бы его. Прежде он одевался очень скромно, а теперь платье на нем было щегольское; на галстуке большая бирюзовая булавка, на пальцах дорогие кольца… Старухе даже сделалось как-то неловко, и она подумала:

"Если бы он все это сам заработал, а то все по ее милости…"

Мечислав начал расспрашивать о Люсе. Старуха не могла ему иного сказать, не хотела его слишком тревожить, но и не молчала.

— Бедняжка мало куда показывается, — сказала она, — разве, в костел… а тут еще на беду и Мартиньян появился… Увидела, она его однажды в костеле и теперь боится идти к обедне.

Мечислав сильно рассердился на кузена.

— О, я выпровожу его отсюда! — сказал он.

— А я сомневаюсь, — отвечала старуха, — натура эта упрямая, как и все балованные дети.

От Орховской Мечислав поспешил к доктору. Профессор был на лекции и, по обыкновению, без него никого не принимали. Люся, однако ж, услыхав голос брата, решилась преступить приказание и выбежала к нему навстречу, забыв чему подвергалась. Слуги не могли открыто противиться госпоже. Мечислав вошел к сестре. У нее в комнате застал он неизменную рябую экономку, но, не обращая на нее внимания, брат и сестра вышли в залу, куда экономка не смела последовать за ними. Все, что она могла, это стоять за дверью. Оба молча посмотрели друг на друга. Мечислав нашел, что сестра чрезвычайно похудела; Люсе он показался болезненно пополневшим; в их глазах не было ни искорки, обнаруживавшей довольство жизнью.

— Говори мне, что с тобой? — воскликнул Мечислав. — Как ты живешь с ним? Ты худеешь. Скучно тебе? Запирает он тебя от всех?

— Нет, — отвечала Люся, — мне… мне хорошо… он не зол ее мною. Он меня не запирает, а сама я не хочу выходить, не люблю общества, оно утомляет меня. Я не скучаю, у меня есть занятие: фортепиано, книги, чего же больше? Мне было только скучно без тебя, а остальное… Ну, как же вам ездилось?

— Не слишком хорошо, — отвечал Мечислав. — Серафима теперь менее весела и непринужденна, нежели прежде; вероятно, это происходит от состояния ее здоровья. При том же за границей надоедали нам различные прежние знакомства, в особенности граф Бюллер, которого мы встречали на каждом шагу. Кажется мне, он прежде был влюблен в Серафиму… Не могли мы от него отделаться и потому должны были возвратиться, потому что здесь, по крайней мере, не обязаны принимать его и можем отказывать. Бедная Серафима так измучилась, что это отравляло нам удовольствие поездки. Никогда я не видел ее такой нервной, нетерпеливой; ее раздражало малейшее обстоятельство… Она сердилась иной раз даже на меня.

— Как! На тебя?

— Да, — отвечал, засмеявшись, Мечислав, — но это никогда долго не продолжалось.

— Но ты воспользовался путешествием для науки? Мечислав пожал плечами.

— Увы, очень мало, — отвечал он тихо. — Трудно было оставить Серафиму, чтобы ходить по больницам. Она боялась заразных болезней и притом была недовольна, когда я выступал в качестве доктора. Я принужден был прикидываться немножко паном.

— А знаешь кто здесь? — быстро сказала Люся. — Вчера или третьего дня приехала больная Адольфина и ждет тебя.

— Как, меня? — прервал удивленный Мечислав.

— Хочет непременно, чтоб ты ее лечил.

— Ведь я уже почти не доктор, да еще им и не был, а потому ни в каком случае не мог бы взяться за лечение, и Серафима не позволит мне исполнять обязанности врача. Нет, не могу.

— Помилуй, по крайней мере, выбери докторов, посоветуй; она больна в самом деле, — сказала Люся.

— А доктор Вариус?

— Он никого не лечит с тех пор, как женился, — отвечала Люд-вика, опустив глаза. — Адольфина уже была здесь, он отказал ей.

Мечислав нахмурился и начал ходить с беспокойством по комнате.

— Боже мой! — воскликнул он. — Приехал, надеясь отдохнуть, а тут вот что… Адольфина, Мартиньян… Недостает только графа Бюллера для полноты коллекции. Но как же твое здоровье?

— Я здорова, — отвечала, покашливая, Людвика и принужденно улыбнулась, — ты обо мне не беспокойся. А видел ты Мартиньяна? — спросила она, помолчав минуту.

— Нет, но увижу и постараюсь выпроводить в деревню. Он не давал покоя старухе Орховской, ходил и вздыхал по нашим опустелым комнаткам, целовал мебель, сбирал засохшие листья, одним словом, бедняга рехнулся.

Люся краснела, сердце билось сильнее и увлажились глаза; но, однако, ничего не отвечала.

Мечислав поговорил еще немного с сестрой и вышел. На пороге он встретил Вариуса, который посмотрел на него с беспокойством и почти сердито.

— Как же это вы вошли, пан Мечислав? Людвика утром не принимает, она… я предписал ей спокойствие.

Молодой человек улыбнулся.

— Вы забываете, любезный профессор, что я тоже немного доктор и притом ее родной брат. Надеюсь, что мое посещение не повредит.

И Мечислав удалился. Вариус хотел удержать его, но тот сослался на необходимость идти.

И в самом деле он опоздал к завтраку. Увы, пани Серафима пила уже чай и приветствовала его при входе:

— Скажи пожалуйста, ты никогда не приходишь вовремя! Чай перестоялся, все простыло, завтрак испорчен, я должна есть одна, чего терпеть не могу и что мне вредно. Сколько раз я тебя просила!

В голосе ее и тоне было столько жестокости и нетерпения, столько резкости, что Мечислав, как обыкновенно делал он в подобных случаях, счел за лучшее не отвечать и молча сел к своей чашке, холодный и равнодушный.

— Где же ты был?

— У сестры.

— Так рано?

— Был у Орховской.

— Так! И для Орховской оставил меня в минуту, когда я не хочу быть одна…

— Виделся с Людвикою.

— Как поживает Люся?

— Нехорошо, — отвечал Мечислав мрачно, — состояние ее здоровья, которое меня с некоторых пор беспокоило, не улучшилось, а скорее сделалось хуже. Она спокойна, не жалуется… но я ею недоволен.

— Тебе иногда кажется, а ты так любишь сестру, — сказала пани Серафима с каким-то странным выражением.

— Действительно, люблю как единственную сестру свою.

— Знаю, — проговорила жена с кислой миной.

Несколько минут длилось молчание.

— Конечно, знаешь и о другой больной, — сказала пани Серафима, — от которой я получила сегодня записку. Приехала Адольфина и, кажется, вообразила себе, что ты будешь лечить ее. Но я не позволю этого! — продолжала она, сверкнув глазами. — Довольно этой медицины! Некогда я очень любила эту Адольфину, но с