Круглые крахмальные манжеты выскочили из рукавов. Лицо сталосмертельно бледным, с розовыми пятнами на высоком лепном лбу.

Никогда еще Петя не видел отца таким: он трясся и былстрашен. Он бросился к подоконнику и схватил икону.

Но Дуня крепко держала ее и не отпускала.

– Барин!.. Что вы делаете?.. – с отчаянием кричала она. –Они же всех чисто поубивают! Татьяна Ивановна! Ясочка! Чисто всех побьют! Ни начто не посмотрят!..

– Молчать! – заорал отец, и жилы у него на лбу страшновздулись. – Молчать! Здесь я хозяин! Я не позволю у себя в доме… Пускайприходят! Пускай убивают всех!.. Скоты!.. Вы не имеете права… Вы не имеете…

Тетя хрустела пальцами:

– Василий Петрович! Умоляю вас, успокойтесь!..

Но отец уже стоял, прислонясь головой к обоям и закрывруками лицо.

– Идут! – крикнула вдруг Дуня.

Наступила тишина.

На улице слабо слышалось стройное пение. Можно былоподумать, что где-то очень далеко – крестный ход или похороны.

Петя осторожно посмотрел в окно. На улице не было ни души.Еще более опустившееся и потемневшее небо грифельного цвета висело надбезлюдным Куликовым полем. Несколько длинных ниток легкого, как лебяжий пух,снега, собранного ветром, лежало в морщинах голой земли.

Между тем пение становилось все явственнее. Тогда Петя сполной ясностью увидел, что та низкая и темная туча, которая лежала нагоризонте Куликова поля справа от вокзала, вовсе не туча, а медленноприближающаяся толпа.

В доме захлопали форточки.

В кухне послышались чьи-то сдержанные, очень тихие голоса,топтанье, шум юбок, и в коридоре совершенно неожиданно появилась пожилаяженщина, держа за руку ярко-рыжую заплаканную девочку.

Женщина была одета, как для визита, в черные муаровые юбки,мантильку и фильдекосовые митенки. На голове у нее несколько набок торчаламаленькая, но высокая черная шляпка с куриными перьями. Из-за ее плечавыглядывали матово-бледное круглое лицо Нюси и котелок «Бориса – семействокрыс».

Это была мадам Коган со всей своей семьей.

Не смея переступить порог комнаты, она долго делала в дверяхреверансы, одной рукой подбирая юбки, а другую прижимая к сердцу. Сладкая,светская и вместе с тем безумная улыбка играла на ее подвижном, морщинистомличике.

– Господин Бачей! – воскликнула она пронзительным птичьимголосом, простирая обе дрожащие руки в митенках к отцу. – Господи Бачей!Татьяна Ивановна! Мы всегда были добрыми соседями!.. Разве люди виноваты, что уних разный бог?..

Она вдруг упала на колени.

– Спасите моих детей! – исступленно закричала она, рыдая. –Пусть они разбивают всё, но пусть пощадят детей!

– Мама, не смей унижаться! – злобно крикнул Нюся, засовываяруки в карманы, и отвернулся, показав свою подбритую сзади, синеватую шею.

– Наум, замолчишь ли ты наконец? – прошипел «Борис –семейство крыс». – Или ты хочешь, чтобы я тебе надавал по щекам? Твоя матьзнает, что она делает. Она знает, что господин Бачей – интеллигентный человек.Он не допустит, чтоб нас убили…

– Ради бога, мадам Коган! Что вы делаете? – бормотала тетя,бросаясь и поднимая еврейку. – Как вам не стыдно? Конечно же, конечно! Ах,господи, прошу вас, входите… Господин Коган… Нюся… Дорочка… Какое несчастье!

Пока мадам Коган рыдая, рассыпалась в благодарностях, откоторых папа и тетя готовы были провалиться со стыда сквозь землю, пока онарассовывала детей и мужа по дальним комнатам, пение за окном росло иприближалось с каждым шагом.

По Куликову полю к дому шла небольшая толпа, действительнонапоминавшая крестный ход.

Впереди два седых старика, в зимних пальто, но без шапок, наполотенце с вышитыми концами несли портрет государя.

Петя сразу узнал эту голубую ленту через плечо и желудьцарского лица. За портретом качались церковные хоругви, высоко поднятые вхолодный, синеватый, как бы мыльный воздух.

Дальше виднелось множество хорошо, тепло одетых мужчин иженщин, чинно шедших в калошах, ботиках, сапогах. Из широко раскрытых ртоввился белый пар. Они пели:

– Спаси, го-о-споди, лю-у-ди твоя и благословидо-стоя-я-а-ние твое…

У них был такой мирный и такой благолепный вид, что в лице уотца на одну минуту даже заиграла нерешительная улыбка.

– Ну, вот видите, – сказал он, – идут себе люди тихо, мирно,никого не трогают, а вы…

Но как раз в этот миг шествие остановилось против дома натой стороне улицы. Из толпы выбежала большая, усатая, накрест перевязаннаядвумя платками женщина с багрово-синими щеками. Ее выпуклые черные глаза цветавинограда «изабелла» были люто и решительно устремлены на окна. Она широко,по-мужски, расставила толстые ноги в белых войлочных чулках и погрозила домукулаком.

– А, жидовские морды! – закричала она пронзительным,привозным голосом. – Попрятались? Ничего, мы вас сейчас найдем! Православныелюди, выставляйте иконы!

С этими словами она подобрала спереди юбку и решительноперебежала улицу, выбрав на ходу большой голыш из кучи, приготовленной дляремонта мостовой.

Следом за ней из толпы вышло человек двадцать чубатыхдлинноруких молодцов с трехцветными бантиками на пальто и поддевках. Они неторопясь один за другим перешли улицу мимо кучи камчей, и каждый, проходя,наклонялся глубоко и проворно.

Когда прошел последний, на месте кучи оказалась совершенногладкая земля.

Наступила мертвая тишина. Теперь часы уже не щелкали, астреляли, и в окнах были вставлены черные стекла.

Тишина тянулась так долго, что отец успел проговорить:

– Я не понимаю… Где же, наконец, полиция?.. Почему из штабане посылают солдат?..

– Ах, да какая там полиция! – закричала тетя с истерическойзапальчивостью.

Она осеклась. Тишина сделалась еще ужаснее. «Борис –семейство крыс», присевший на край стула посредине гостиной, в котелке,сдвинутом на лоб, смотрел в угол косо и неподвижно больными глазами.

Нюся ходил взад и вперед по коридору, положив руки вкарманы. Теперь он остановился, прислушиваясь. Его полные губы кривилисьпрезрительно, натянутой улыбкой.