Она даже казалась почти опасной. Если бы Эладора недельной давности ей повстречалась, то перебралась бы на другую сторону улицы, подальше от этой задиристой бандитки.

Позади шел Болинд, неслышная тень, совсем как прежде Мирен. Однако Мирен молод и худ, мрачно симпатичен и пах розовой водой. Болинд огромен, и его невероятное уродство подчеркивал розоватый румянец кровоподтеков на щеке. Водой от него несло застойной.

Джери рядом с ней единственный выглядел так, как полагалось приглашенному на ужин в дом джентльмена. В его гардеробе она нашла приличный костюм. На пару лет морально устаревший и нуждавшийся в приличной чистке, чтобы вывести с брюк несколько неопознаваемых пятен. Джери назвал его костюмом для суда. Ловец пошатывался при ходьбе, выдвигаясь вперед остальных. В этой части Мойки людно, тут вырос палаточный городок, народ вчерашним днем удирал от ядовитого облака, а теперь давился под навесами, ютился по ночлежкам. А ведь дозор объявил, что облако стало практически безвредным, когда добралось до берега, и у людей нет причин не возвращаться домой на припортовую линию. Тут и ветхие общежития беженцев с Божьей войны. Некоторые из них, как узнала она из недавних штудий, строили как центры божественного обеззараживания, где новоприбывших в Гвердон держали, пока с них не сойдут эффекты вредоносного чудотворства. Есть мнение, что так в начале Божьей войны и завезли каменную хворь. Теперь для них открыт особый лагерь – в бухте, на острове Тишины.

Джери прокладывал ей путь сквозь толпу. Никому не хотелось преграждать дорогу знаменитому дурной репутацией ловцу воров. После сальников-часовых при входе на станцию подземки толпа внезапно растаяла, и они оказались одни на лестнице, вот только тогда Джери резко сбавил ход и закашлялся, опираясь на Болинда, пока переводил дух. Бутылек с лекарством от дредгерской врачихи опустел, но он залил туда целебной выпивки и сейчас махнул из горлышка. Предложил глоток и ей – она отказалась, так же как Болинд.

В поезде она пересмотрела свои записки. Дошла до страницы, где перечисляла вероятных кандидатов в сокрытые Черные боги, и начертала звездочку напротив маяка Колокольной Скалы, соответственно другой звездочке напротив Морского Привоза. Поставила вопросительные знаки возле трех соборов Священного холма и церкви Нищего. Над Беканорским монастырем ее перо задержалось. Больше года назад монастырь был разрушен, но, может быть, вычеркивать его рано. Она накарябала неуверенную закорючку.

– Что это у вас? – спросил, подступив, Болинд.

– Не твое дело, – гаркнул Джери. – Как только мы закончим у Келкина, ты идешь назад на Мойку и ищешь Шпата. Если не найдем его к завтрашнему вечеру, мы в жопе. У Набура на них обоих чертово предписание.

Болинд был непоколебим.

– Я его найду.

Поезд грохотал, выкатываясь из устья туннеля над виадуком Могильного холма. Городское кладбище простиралось под ними черной пустотой, беззвездной расселиной между огнями Замкового холма позади и Брин Аваном спереди.

Высадившись, они взяли карету. В надменном Брин Аване пешком ходили лишь слуги. Возница насупился на одеяние Эладоры, и она поежилась, но Джери только постучал палкой по крыше, назвал имя Келкина – и они тронулись. В тесном экипаже ее прижало к Болинду, и что-то в его прикосновении заставило ее тело непроизвольно отдернуться. Он ухмыльнулся – полным ртом настораживающе острых зубов.

Лучше она будет смотреть в окно, разглядывать особняки, крытые галереи и сады за оградой. Сверх половины ворот несли герб гильдии алхимиков – новых богачей в самом богатом из городских районов.

– Если Келкин спросит, – прошептал Джери, памятуя о том, что кучера Брин Авана примечательны чуткими ушами, – скажите ему, что нам известно, где сейчас Шпат и ваша кузина, и мы лишь ждем возможности их взять. А помимо этого набивайте щеки едой и помалкивайте. Пускай выступает он. Он парламентарий, это дело любит.

– Дом господина Келкина, – объявил возница.

Особняк был большой – древний и обросший. Ржавая железная ограда подпирала косматую, нестриженую живую изгородь. Дом слепо тянулся к ним: большинство окон заколочено и не открывалось годами. Эладора предположила, что три его четверти в запустении, и подивилась, зачем знаменитый скупердяй содержит так много бесхозных комнат.

Эладора даже шарахнулась, когда Джери позвонил в колокольчик передней двери. В глубине большого старого дома эхом звякнул другой. Шорох. Дверь приоткрыл старый лакей – ровно настолько, чтобы им троим протиснуться внутрь. В ошеломляющем просторе вестибюля горела единственная лампа. Протертые красные ковры, витые лестницы загибаются куда-то во тьму. В тени тикают часы.

Лакей прочистил горло.

– Господин Келкин неотложно задержался и приносит свои извинения. Если вы проследуете за мной…

Он похромал по коридору, они двинулись следом, мимо гравюр с силуэтами Гвердона – его башен, шпилей и фабрик. Почетного места удостоился даже литозорий. Картины показались Эладоре неправильными, но, только дойдя до дверей, она вспомнила почему.

– Я тут раньше была! Это же особняк Таев! – Воспоминание об этой двери всю жизнь было частью ее внутренней обстановки, якорем памяти, суть которого она не понимала. Тогда проем был светлее и казался гораздо больше, но она помнила, как, едва научившись ходить, прошлепала в эту дверь, хохоча над преследовательницей-нянькой, а потом ударилась в слезы под суровым дедушкиным взглядом. Столько лет прошло, а буквально вчера. Внезапно Эладоре как-то расхотелось переступать порог соседней комнаты.

Лакей утвердительно наклонил голову.

– Господин Келкин приобрел дом из имения Джермаса Тая. И его слуг – я служил вашему прадеду, мисс Даттин, а после него вашему деду.

– Ох! – Не надо ли присесть в реверансе, задумалась Эладора. Слезящиеся глаза старинного дворецкого читались с трудом.

– Я думал, что в доме не оставили в живых никого, – отметил Джери, – когда убивали Таев.

– В главном здании никого, это так. Означенной ночью я спал в помещении для слуг, оно примыкает к основному дому. Смежная дверь была заперта с обратной стороны. К тому времени, как мы сумели ее сломать, было слишком поздно что-либо предпринимать, кроме как бороться с пожаром.

Джери окинул глазом коридор, будто изучал сцену преступления. Эладора проследила за его взглядом, вообразив, как налетчики вламываются через парадный вход, прочесывают с ножами дом, режут каждого, кого встретят, поджигают спальное крыло с тыльной стороны особняка.

Ее мать, Сильва, тогда уже съехала, выйдя замуж ниже своего ранга – за хозяина деревенской фермы. Любовь противостояла натянутым отношениям с остальной семьей. От того визита в город у Эладоры остались одни только радостные воспоминания неуклюжего ребенка – кроме краткой встречи со страшным дедушкой. Но мать, поминая тот вечер – обычно в подпитии, – все время повторяла, как унизительно было выпрашивать у Джермаса деньги. Сильва еще об этом не знала, думала Эладора, но Джермас уже тогда увяз в долгах, состояние семьи растратилось из-за неудачных вложений и затонувших кораблей. Божья война уничтожила их издали, как если бы боги торговли, сойдя с ума, перекинулись в богов войны и перековали медяки да серебреники на мечи.