Проследив за другим корнем старейшины, я обнаружила еще один трюфель, а потом еще один. Поднесла каждый к носу и вдохнула затхлый землистый запах спор, грибов и рождения. Отследила черные мясистые усики от каждого трюфеля до корней сеянцев всех возрастов. С каждым раскопом проявлялась структура – это старое дерево соединялось со всеми молодыми деревьями, росшими вокруг.

Позже другой мой аспирант, Кевин, вернулся на этот участок, проанализировал ДНК почти всех деревьев и трюфелей Rhizopogon и обнаружил, что большинство деревьев связывались между собой мицелием Rhizopogon, а самые большие и старые деревья соединялись практически со всем молодняком по соседству. Одно дерево имело связь с сорока семью другими, некоторые из них находились на расстоянии двадцати метров. Одно дерево соединялось со следующим, и мы решили, что весь лес связан единственным грибом Rhizopogon. Мы опубликовали эти результаты в 2010 году, а затем подробно описали их в двух статьях. Если бы мы смогли определить, как остальные шестьдесят видов грибов связывают пихты, то наверняка бы обнаружили, что такое переплетение гораздо толще, слои глубже, а места стыков замысловатее. Не говоря уже об арбускулярных микоризных грибах, которые добавляют к этой карте промежуточные компоненты, поскольку, возможно, соединяют злаки, травы и кустарники в самостоятельную сеть. Плюс эрикоидные микоризы, связывающие кустики гекльберри в отдельную сеть, и орхидные микоризы – в свою собственную.

У влажного бревна скопилась кучка мусора, оставленного белкой, и я подняла глаза к кронам, выискивая прошлогодние шишки.

Пихта Дугласа образует шишки нерегулярно – в соответствии с переменами климата в течение многих лет.

Семена из раскрывающихся шишек рассеиваются летом с помощью ветра, силы тяжести, белок или птиц; затем они прорастают в теплых слоях минеральных пород, угля и частично разложившейся лесной подстилки. Особенно благоприятны для прорастания пространства после пожаров.

Сквозь переплетение ветвей я разглядела, как над головой кружит ястреб. Одиночество – редкость в лесу, и я ощутила легкое беспокойство. Однако ветерок успокоил меня, и я продолжила работать, выкопав кончиком швейцарского ножа росток размером не больше ножки паука-сенокосца. Я потянула за корневой чехлик обнажившегося стебля, и из старого перегноя выскользнул зародышевый корешок – один из крошечных первичных корней. Он выглядел как осколок тонкого фарфора, напомнив мне кость Робин, выглянувшую из рваной раны, когда она упала с трехколесного велосипеда, а отец подхватил ее.

Этот мужественный корень был так же уязвим, как растущая кость, и выживал, подавая биохимические сигналы грибной сети, скрытой в минеральных зернах земли, длинные нити которой соединялись с когтистыми лапами гигантских деревьев. Мицелий старого дерева разветвлялся и подавал ответные сигналы, уговаривая корни размягчаться, разделяться и готовиться к соединению с ним.

Сидя на корточках, я рассматривала корешок через лупу и пыталась раскрыть хрупкий корень грязными ногтями, чтобы взглянуть на грибной мицелий, которому, возможно, удалось захватить клетки коры. Бросила это – мои ногти были недостаточно острыми. Я повернулась, чтобы солнце светило на руки, и осмотрела разодранный корень в поисках признаков жирного блеска между клетками. При вторжении гриб обволакивает клетки корня, образуя решетчатую структуру – сеть Гартига, имеющую цвет пчелиного воска, морской воды или лепестков розы. Через эту сеть Гартига гриб доставляет сеянцу питательные вещества с помощью обширного мицелия старых деревьев. Сеянец, в свою очередь, отдает грибу крохотное, но необходимое количество фотосинтетического углерода.

Корни этих маленьких растений были заложены задолго до того, как я вырвала их из грунта.

Старые богатые деревья вместе с водой отправляют проросткам партии углерода и азота, помогая зародышевым корешкам и семядолям (эмбриональным листьям).

Обладая значительными запасами, старейшины даже не замечают этих трат на питание ростков. Деревья рассказывали о терпении, о медленном, но непрерывном процессе обмена между старыми и юными растениями, переносящими тяготы и двигающимися дальше. Точно так же стойкость моих девочек поддерживала меня, и я сказала себе, что достаточно сильна, чтобы пережить этот период разлуки. Кроме того, через год у меня будет творческий отпуск, и я снова смогу готовить им обеды – куриные ножки, ломтики огурца и апельсины, порезанные на дольки, смогу показать им, как строить повозки и сажать цветы, мы с Навой будем больше читать вместе, по очереди переворачивая страницы книжки «Свинка Мила спешит на помощь»[50]. А пока этот волшебный год не настал, я каждый уикенд буду ездить в горы, чтобы заново окунуться в их жизнь; мое материнство напоминало съемку в режиме таймлапс.

После того, как сеть Гартига прочно укрепляется в зародышевом корешке новых ростков, а старые деревья начинают предоставлять питание, компенсируя мизерный уровень фотосинтеза у семядоль, гриб может отращивать новые нити гиф и исследовать почву в поисках воды и питательных веществ. Когда на миниатюрных кронах ростков появляются новые иголки, они начинают питать мицелий собственными фотосинтетическими сахарами, так что гриб способен добраться до еще более отдаленных пор. После получения прочной опоры жизнь течет так же плавно, как на фондовой бирже; растущий корень способен и далее поддерживать грибную мантию, как бы облачаясь в плащ из мицелия, из которого в почву прорастает еще больше гиф. Чем толще мантия и чем большее количество грибных нитей может питаться от корня, тем интенсивнее мицелий поглощает минеральные вещества из почвы, и тем больше питательных веществ он получает от зерен и транспортирует к корню в процессе обмена. Корень порождает гриб, а гриб – корень. Оба партнера поддерживают цикл положительной обратной связи, пока не вырастет целое дерево, а куб почвы не заполнится сотней километров мицелия.

Паутина жизни подобна нашей сердечно-сосудистой системе, состоящей из артерий, вен и капилляров.

Я закрепила волосы двумя выдернутыми сеянцами и двинулась по склону.

Раздался треск.

Я выхватила из кобуры спрей от медведей и положила палец на оранжевый предохранитель, вглядываясь в заросли ирги. Отодвинула ветку с шелестящими листьями и с облегчением вздохнула. Пень, обугленная кора которого чернотой походила на мех. «О боже, – подумала я. – Видимо, я устала после ранней утренней поездки с побережья».

Я продолжила путь среди деревьев, наклоняясь под кронами толстокорых старцев, шествуя по травянистым прогалинам, усыпанным сеянцами, проплывая через чащу тщедушного молодняка, а в голове, словно в компьютере, проносились данные экспериментов моих учеников. Эти молодые деревья начинали свой путь в тени старых, присоединяясь к их обширному мицелию и получая субсидии до тех пор, пока не наращивали достаточно хвои и корней для самостоятельной жизни. Еще один мой аспирант Франсуа посеял семена пихты Дугласа вокруг зрелых деревьев. Там, где он