Время шло, и я встала, сожалея, что приходится покидать это место. У меня перехватывало дыхание от восторга, меня ошеломляли собственные мысли, я ощущала родство с Материнскими деревьями и была благодарна им за то, что они приняли меня и поделились этими знаниями. Поднявшись на вершину холма и прикинув маршрут к главной лесовозной дороге, я двинулась по оленьей тропе, идущей примерно в нужном направлении. Толстые грибные пряди крепких трюфелей Rhizopogon и тонкие мицелиальным веера хрупких грибов Wilcoxina, а также сотни других видов грибов в этом старом лесу обладали уникальными структурами и способностями к получению, транспортировке и передаче разных веществ. Их длинные нити тянулись к сокровищам, их пальцы-усики обхватывали призы. Информационные химические вещества должны передаваться по этим грибным магистралям, выбирая маршруты в соответствии с градиентом «источник – поглотитель» между богатыми и бедными.

Моя маленькая тропка соединилась с другой, как оборванная нить переплетается с веревкой. Я знала, что сети обладают сложной структурой: толстые каналы, похожие на автострады, среди сетки тонких гиф, напоминавших второстепенные дороги. Сами толстые каналы состояли из множества простых гиф, которые переплетались друг с другом, образуя внешнюю оболочку пространства. Информационные химические вещества могли перемещаться по ним, как вода по трубопроводу.

Основная тропа расширилась: через несколько поворотов впереди должна показаться небольшая дорога. Толстые трубопроводы таких грибов, как Rhizopogon, предназначены для связи на больших расстояниях, а тонкие мицелиальные веера видов вроде Wilcoxina должны уметь быстро реагировать. Они способны оперативно передавать химические вещества, инициируя быстрый рост и изменения. Когда у бабушки Уинни диагностировали болезнь Альцгеймера, я читала о том, что делает мозг пластичным или жестким.

Может быть, грибы Rhizopogon со своим дальнодействием являются аналогом прочных связей мозга, возникающих в результате повторения, удаления лишнего и регрессии, что обеспечивает нам долговременную память.

Может быть, более тонкие гифы Wilcoxina, растущие быстрее и обильнее, помогают микоризным сетям использовать новые возможности подобно нашим быстрым и гибким реакциям на новые ситуации – реакциям, которые моя бабушка постепенно теряла.

Долговременная память бабушки Уинни еще сохранилась. Она знала, что ей нужно одеваться, но не могла вспомнить, сколько рубашек надевать, когда жарко, или как застегивать бюстгальтер – спереди или сзади. Подобно тому, как нити Rhizopogon занимаются переносом растворов на большие расстояния, память бабушки о ношении одежды обусловливали пути в мозгу, сформировавшиеся в течение жизни. Однако ее способность быстро приспосабливаться, и кратковременная память ухудшались вместе с потерей новых синапсов, словно она теряла связи, аналогичные тем, которые мицелиальные веера Wilcoxina создают для деревьев.

Толстые сложные каналы, отходящие от Материнских Деревьев, должны уметь эффективно и в больших объемах передавать информацию молодым растениям. Более тонкие раскинувшиеся мицелии должны помогать проросткам перестраиваться, чтобы удовлетворять насущные потребности, например поиск нового источника воды в особенно жаркий день. Сеть активно приспосабливается и обеспечивает развивающиеся растения, словно подвижный интеллект.

Тот новый грант в итоге показал, что сложная микоризная сеть после вырубки леса превращается в хаос. С исчезновением Материнских Деревьев лес теряет свою основательность. Через несколько лет, когда саженцы подрастают, новый лес медленно превращается в другую сеть. Однако без силы Материнских Деревьев новая лесная сеть никогда не сравнится с прежней. Особенно в условиях широкомасштабной вырубки и изменения климата. Углерод, содержащийся в деревьях, а также в почве, мицелии и корнях, может уйти в воздух, усугубляя изменения климата. И что тогда?

Разве это не самый важный вопрос нашей жизни?

Я подошла к исполинскому дереву, настоящему бастиону; его низкие толстенные сучья не уступали размером иным деревьям. Оно выделялось размерами и возрастом и выглядело как мать всех Материнских Деревьев. Лесоводы называют такие «дерево-волк». Оно намного старше, крупнее и развесистее других, одиночка, выживший после бедствий. Дерево пережило столетия низовых пожаров, от которых в тот или иной год погибала другая растительность. Чтобы добраться до края кроны, мне пришлось пробиваться сквозь шквал всходов. По пути я подобрала шишку с прицветниками, усыпанными белыми спорами; возможно, ее срезала белка. Жизнь дерева началась задолго до прихода европейцев, когда об этой земле заботился народ шусвап. Местные жители регулярно устраивали пожары, чтобы создать среду обитания для дичи, стимулировать рост ценных растений или расчистить пути для торговли с соседними племенами. Из-за малого количества топлива у пламени не хватало силы полностью сжечь эту толстую кору. Я была уверена, что если взять образец древесины, то примерно через каждые двадцать лет на кольцах будет заметен уголь, словно полосы у зебры. Я поражалась стойкости этого дерева, его ритму, который охватывал столетия. Вопрос выживания, а не выбора, не снисхождения. Яркий свет закатного солнца отражался от коры.

Великолепие.

Я вернулась на тропу, пообещав, что опубликую эти мысли о Материнских Деревьях как можно скорее.

Рядом с тропой, всего в двух метрах от меня, сквозь пурпурный шпорник и розовые башмачки на меня таращились два медвежонка размером с плюшевых мишек. Они благовоспитанно смотрели на меня – один коричневый, другой черный. Позади них стояла мамаша в черной шубе. Она рыкнула, и хищники бросились в заросли гекльберри и березы, оставив меня в оцепенении. Одну, целую и невредимую.

Я выскочила на тропинку и побежала к главной лесовозной дороге, гадая, сопровождали ли они меня весь день.

Я ползла по крутым поворотам, перебираясь через горы Мо-наши. Опускались сумерки.

Задние фонари машины передо мной резко вильнули.

Ноги. Ноги высотой с мой пикап, переходящие в туловище лося.

Из-за усталости я отреагировала с задержкой, но успела дернуть руль влево, а затем притормозила. Проезжая мимо животного, я посмотрела через лобовое стекло прямо ему в глаза, прежде чем оно скрылось в темноте. Старые глаза, которые видели меня насквозь. Они знали, что я не смогу выдержать такой темп.

Я подъехала к нашему дому в Нельсоне в два часа ночи, вымотанная донельзя. Мне казалось, что меня сбил фургон. Прокралась в комнату Ханны; после поцелуя в лоб она пошевелилась. Забралась под одеяло к Наве. Размера ее кровати, перевезенной из Ванкувера, едва хватало для нас двоих. Взяла ее ладошку. Я могла бы поклясться, что пальцы дочери стали длиннее с прошлых выходных. Нава сжала мою руку.

Творческий отпуск в 2008 году принес долгожданную передышку, и я опубликовала две статьи о концепции Материнского Дерева. Однако следующей осенью я вернулась к работе, и снова начались бесконечные девятичасовые поездки. Девочки ходили в школу и занимались танцами, Дон присматривал за ними, катался на лыжах и время от времени подрабатывал компьютерным моделированием. Я все больше