– И на этом, – проговорил Сержант, – я передаю слово…

Он на секунду умолк и услышал тихий шум двигателя. Похоже на грузовик. Что ж, грузовиков в этом городе немало.

– Я передаю слово…

Раздался грохот, и Сержант понял, что это слетели с петель ворота. И что гвоздь в этой программе, скорее всего, другой.

Остановившись перед серым пятиэтажным домом, Дуфф посмотрел на часы. Без пяти четыре. Времени достаточно, домой он не опоздает. Даже раньше приедет. Он позвонил в домофон.

– Поднимайся, – услышал он голос Кетнес.

После их разговора он отправился в «Каменщик», взял пива и сел за столик. Он, разумеется, мог бы отсидеться и в кабинете, но Макбет просил его оставаться дома, в Файфе. Допив пиво, Дуфф заказал еще. У него было достаточно времени на размышления.

Сейчас он поднимался по лестнице, но не медленно и печально, как идут на казнь, а легкими и быстрыми шагами человека, которого там, впереди, ждет препятствие, но за ним – новая жизнь. Которая ему уже заранее нравится.

Дверь в квартиру была открыта.

– Проходи, – позвала его Кетнес.

Увидев на столе в коридоре свои вещи, Дуфф облегченно вздохнул. Бритва. Туалетные принадлежности. Пара футболок и белье. Теннисная ракетка, подарок Кетнес. Они оба играли в теннис, однако этой ракеткой он так ни разу и не воспользовался. Ожерелье и жемчужные сережки. Дуфф дотронулся до украшений. Его подарок. Кетнес часто их надевала.

– Иди сюда! – крикнула она из спальни.

А еще он услышал музыку. Элвис, «Love Me Tender».

Дуфф двинулся к двери в спальню, медленно и нерешительно. Даже здесь он чувствовал запах ее духов.

– Дуфф, – ее язык слегка заплетался, – я возвращаю тебе то, что ты дал мне, но взамен я тоже кое-чего прошу.

Кетнес, в черном корсете и черных чулках, лежала на кровати. Это белье тоже подарил ей он. На тумбочке в изголовье стояла открытая бутылка шампанского, явно початая. Он смотрел на Кетнес, самую прекрасную из всех его женщин. Эта красота поражала его каждый раз, когда он видел ее. И он помнил все ласки, которые они подарили друг другу. Но сейчас он прощался с ней. Отныне и навеки.

– Кетнес… – проговорил Дуфф, чувствуя, как перехватило у него горло, – моя прекрасная Кетнес.

– Иди сюда.

– Я не могу…

– Ясное дело, можешь. Ты столько раз это проделывал, остался всего один раз, последний. Постарайся ради меня.

– Тебе это не доставит удовольствия. И мне тоже.

– Дуфф, удовольствие мне и не нужно. Мне нужна справедливость. Я хочу, чтобы ты хоть раз унизился. Чтобы ты, весь такой добропорядочный, сделал так, как хочу я. А я хочу этого. И больше ничего. А потом вали отсюда к своей жене, которую ты больше не любишь. Давай же, я отсюда вижу, что ты готов…

– Нет, Кетнес. Я не могу. Ты как-то сказала, что тебе достаточно будет и крупицы моей любви. Но я не раздаю любовь по крупицам, Кетнес, ведь тогда я становлюсь двойным предателем. Тогда я предаю вас обеих – и тебя, и мать моих детей. Ты сказала, что я разлюбил ее. Это правда, – он перевел дыхание, – потому что я забыл об этом. Но сейчас я вспомнил. Вспомнил, что люблю ее и всегда любил. И я изменил тебе с моей собственной женой.

Он видел, что его слова попали в цель. Видел, как тонкая пелена притворства рассеялась и уступила место тяжелому, мрачному потрясению. Видел, как блеснули в ее глазах слезы и как она схватила простыню и укрылась ею.

– Прощай, Кетнес. Я заслуживаю ненависти, поэтому можешь ненавидеть меня. Я ухожу.

В прихожей Дуфф забрал свою одежду и туалетные принадлежности. Ракетку он решил оставить, потому что дома он все равно не играл в теннис. Его взгляд упал на сережки и ожерелье. Из спальни до Дуффа доносились глухие рыдания Кетнес. Драгоценности обошлись ему дорого, строго говоря, он вообще не мог себе их позволить, но сейчас они ничего для него не значили. Подарить их некому, разве что в ломбард сдать. Вот только каково ему будет осознавать, что теперь эти украшения носит другая?

Он замешкался. Посмотрел на часы. А потом положил остальные вещи, взял украшения и зашагал назад, в спальню.

Увидев его, она перестала плакать. Ее лицо было мокрым от слез и в черных потеках туши. Один чулок сполз, одна бретелька упала.

– Дуфф… – прошептала она.

– Кетнес… – Он сглотнул. Под ложечкой засосало, в голове шумело. Драгоценности упали на пол.

Сержант выхватил лежавшее на барной стойке ружье и подбежал к окну, а остальные бросились к шкафчику с оружием. Возле клуба стоял грузовик, двигатель работал, а на капоте лежали ворота и тело Чанга. Сержант вскинул ружье, и в этот момент брезент, накрывавший кузов грузовика, упал, и взору Сержанта предстали гвардейцы – все в черных идиотских куртках и с оружием наготове. Но было в кузове и кое-что пострашнее, отчего кровь в венах Сержанта едва не превратилась в лед. Три чудовища. Два из них, железные, стояли на подставках и имели патронподатчики, жерла и охладительные отсеки. Третье стояло между первыми двумя – это был лысый худощавый человечек, которого Сержант прежде никогда не видел, но все равно отчего-то знал, и который всегда крутился где-то поблизости. И сейчас этот человечек поднял руку и крикнул:

– Верность! Братство!

– Крещены огнем, венчаны кровью! – откликнулись остальные.

А потом он коротко скомандовал:

– Огонь!

Ну разумеется. Огонь.

Сержант прицелился и спустил курок. Один выстрел. Последний.

Перечеркнув небо, прозрачная капля дождя миновала тьму и устремилась вниз, к дрожащим огням грязноватого портового города. Она летела прямо к окну квартиры, расположенной под самой крышей. К окну, за которым двое занимались любовью. Мужчина молчал, медленно, но ритмично двигая бедрами. Женщина под ним вцепилась в простыню и нетерпеливо всхлипывала. Пластинка уже давно отыграла свою слащавую песню, и теперь игла проигрывателя билась о бумажную наклейку с названием «Love Me Tender». Но любовники, казалось, не замечали ничего, кроме собственных движений, собственных ударов друг о друга, ударов, изгоняющих демонов, убивающих действительность, окружающий мир и этот город и сохраняющих жизнь лишь этим коротким мгновениям. Впрочем, капля так и не долетела до стекла. Холодные порывы северо-западного ветра гнали каплю прямо к пересохшему устью реки – та делила город вдоль на две половины. Поперек же город перерезала заброшенная железнодорожная ветка. Капля пролетела над фабриками, мимо навсегда потухшей фабричной трубы и двинулась дальше, к низкому деревянному строению, зажатому между фабриками. Там капля, наконец, завершила путешествие, шлепнувшись на лысую голову худощавого мужчины, сползла по лбу, на секунду задержавшись на коротких ресницах, а потом упала на щеку и потекла вниз, будто слеза, хотя глаза этого мужчины никогда не знали слез.