Хозяева Шампани не стали обзаводиться «шато», как сделали это предприниматели из Бордо. Они расположились в поместье под красивым названием Поммери и Грено, вполне пригодным для того, чтобы мальчики знатного происхождения начали там карьеру землевладельцев. Самые лучшие полевые угодья в районе, к тому же довольно обширные; команда опытных виноделов, знакомых со всеми тонкостями купажа, огромные подвалы, связанные друг с другом переходами под Реймсом, раньше служившими римлянам меловыми карьерами[409]…

Здесь было с чем работать и что развивать после смерти основательницы предприятия, последовавшей в 1892 году. Она придумала довольно банальный лозунг для своей компании – «Качество прежде всего».

Уважавшие высокое качество Полиньяки также были известными любителями искусства. Арманда де Полиньяк, родившаяся в 1876 году, внучка министра, была не только одаренной пианисткой, но и одной из редких женщин-композиторов во Франции после Первой мировой войны, автором многочисленных произведений для хорового исполнения, камерных и симфонических произведений. Ее дядя Эдмон, тоже композитор, страстный поклонник Рихарда Вагнера с момента премьеры «Тангейзера» в Париже в 1861 году, где она прошла под общий свист как поклонников Берлиоза и Мейербера, так и проплаченных агентов «Жокейского клуба»[410]. Этот достойный человек в дальнейшем очень много сделал для музыкальной жизни Франции, поддерживал деятельность Национального музыкального общества, члены которого организовывали концерты и стали основателями «Школы канторум»[411], призванной увековечить творчество Сезара Франка[412]. Эдмон де Полиньяк в своем кругу считался человеком эксцентричным, поскольку отказался от карьеры морского офицера и время от времени делал неординарные заявления, например во время известного судебного процесса над Дрейфусом объявил о невиновности этого офицера, обвиненного в шпионаже. «Природа, заботящаяся больше о выживании вида, чем о жизни отдельного индивида, наделила его стройной фигурой, энергичным и благородным лицом придворного и воина. Понемногу духовный огонь, горевший в принце Эдмоне де Полиньяке, изменил его облик так, что он стал соответствовать его мыслям, – заметил Марсель Пруст после его смерти в 1901 году. – Но он продолжал носить маску, которую надело на него происхождение, вполне внешнюю по отношению к его истинной духовной сущности. Его фигура и лицо напоминали средневековый донжон[413], переделанный в библиотеку. Я помню тот печальный день, когда его хоронили, церковь была убрана широкими черными драпировками с пунцовой короной в верхней части и единственной буквой П.

Его личность растворилась в истории, он вернулся в семейное лоно. Теперь он был просто одним из Полиньяков»[414].

Даже если такое наблюдение об относительном влиянии происхождения могло бы ободрить или обмануть Маргерит, места для сомнений не было. Молодая дама в тот момент и не думала сопротивляться тяжести новой роли, легшей ей на плечи. Наоборот, она бы хотела родиться в тот день, когда вошла в новую семью, словно прошлой жизни и не было вовсе. С этого времени она навсегда забыла о своей девичьей фамилии, ди Пьетро, и всячески старалась предать забвению все, что напоминало о прежней связи с Рене. Как уже было сказано, после формального гражданского развода она продолжала носить фамилию Жакмер, и поэтому брак с Жаном де Полиньяком казался в обществе чем-то вроде второго развода.

К тому же создавалось впечатление, что это обдуманное и решительное отречение от прошлой жизни. Опасаясь задеть этим Клемансо, который сохранил к ней ревнивую привязанность, Маргерит отправилась к нему с визитом в Вандею, где он доживал последние дни. Девушка, словно «Антигон, пересекший Тигр», по несколько экзальтированному выражению княгини Бибеску[415], явилась к старику, произнесла страстную речь в защиту своей безумной любви, а потом отбыла, одаренная старинным изданием «Характеристик» Теофраста[416], с дарственной надписью престарелого воителя, забытого народом. Теперь прошение о расторжении брака с его внуком, которое она представила в Риме на рассмотрение церковного суда, лишь развлекло бы этого известного антиклерикала. Что же до самого суда, то о нем нельзя сказать ничего, кроме того, что ей удалось убедить судей и брак с Рене был, наконец, полностью расторгнут.

Не Маргерит, а Мари-Бланш

Символический разрыв с прошлым ярче всего проявился в смене имени Маргерит на Мари-Бланш: Мари-Бланш де Полиньяк; графиня Жан де Полиньяк. По некоторым сведениям, сам Жан де Полиньяк придумал «Мари-Бланш» – вдвойне безупречную, поскольку здесь есть и имя матери Иисуса Христа, святой Девы Марии, и название самого чистого цвета, даже можно сказать, отсутствия цветов. Перемены были встречены со всеобщим энтузиазмом. Друзьям супругов очень нравилась «чистота», заключенная в слове «Мари-Бланш», это имя словно было залогом счастливой новой жизни, и даже история его возникновения была трогательной иллюстрацией любви графа к своей жене, сравнимой с любовью сказочного принца к пастушке: Жан де Полиньяк создал себе жену.

Что касается Жанны, то она, разумеется, знала, что в официальных документах записаны три имени дочери – Маргерит, Мари и Бланш. Мари было вторым именем самой Жанны, а Бланш – вторым именем ее матери. Чувства, вызванные появлением Мари-Бланш, могли быть для нее болезненными только из-за ошибочного представления тех, кто верил в историю о пастушке и принце, потому что тогда ей была бы навязана незавидная роль забытой матери. В остальном же это замужество было для нее ослепительным достижением, свершением надежд, полным удовлетворением амбиций.