Владимир чувствовал себя сейчас более чем неуютно. Ему хотелось услышать о том, что проделывали там с Лайной, но, с другой стороны, он ничего не желал об этом знать. В итоге большую часть времени сборов они провели в напряженном молчании. С захваченного Силлура следовало бежать в любом случае — Лея знала, что в такую жару ей не выжить без защитного костюма нигде, кроме ледяных пещер, но в них наверняка будет размешен оккупационный штаб — где же ему еще быть… Наконец, Лея сказала, что пора.

Они пошли другой тропой, которую Володя, частенько охотившийся в этих краях, назвал Тропою Любви. Она была сплошь увита местным плющом, раскрывившимся огромными цветами, напоминающими — по форме, а не по размеру — земные «граммофончики». Но эти цветы были больше раструба настоящего граммофона, и при порывах теплого ветерка их тычинки, сталкикаясь друг с другом, звенели как хрустальные колокольчики. Если же ветер дул сильнее, хрупкие шарики тычинок разбивались с мелодичным звоном, превращаясь в пыльцу; подобно искрящемуся снегу она вылетала Наружу маленьким облачком, и ветер тут же относил ее на соседние растения. Владимир часто приносил Лее букеты из этих удивительных цветов, сама же тропа все время звенела, что воспринималось очень празднично и как-то свадебно. Володя давно хотел пригласить сюда Лею на экскурсию, но ему и в страшном сне не могло пригрезиться, сколь ужасны будут обстоятельства их совместной прогулки. Наконец Володя с Леей оказались уже за кокс-центром, там, где дорога, поворачивая, огибала одинокую скалу, на возвышении за которой, в кустах, можно было затаиться и ждать. Лея, спрятавшись в невысоких кустах с длинными, свернутыми в трубочки звездочками листьев, спросила у Володи:

— Послушай, а сможешь ли ты ее найти среди прочих? Когда женщина подвергается хоксу, у нее заметно меняется выражение лица. Не в лучшую сторону, — отвечая на безмолвный вопрос Владимира, добавила Лея. — Зато всякая женщина, пройдя через процедуру, выглядит моложе и свежее. У нее пробуждается интерес к сексуальным утехам, и ее более не отягощает груз интеллекта.

— Этому тебя тоже учили по истории? — спросил Владимир, чувствуя, как, несмотря на солнечный теплый день, руки его отвратительно холодеют.

— Да, — скромно, будто не заметив неприязненных ноток в его голосе, отозвалась Лея. — К слову, я бы на твоем месте была мне благодарна, что я вообще согласилась спасать хоксированную рабыню. Это равно безумная затея — что спасать ее для тебя, что для партизана Зубцова. Понимаешь?

Владимир молчал.

— И еще, — с тонкой прослоенной изысканного яда в интонации сказала Лея. — Ты точно уверен, что сможешь ее узнать? Может, ты помнишь какие-нибудь особые приметы — ну, там, родинку на спине или еще что-нибудь?

— Что ты мелешь? — вспылил Владимир. — Ну что тебе, клятвы моей мало, что между нами ничего не было? И к тому же, — нахмурился он, — какая может быть родинка на спине — ведь на ней будет военная форма… Или нет?

— Если ты думал узнать ее по форме, должна тебя разочаровать, — холодно отозвалась Лея. — Одежда остается в хокс-центре.

— Вся? — с нотками паники спросил Владимир.

— Вся, — серьезно отозвалась анданорианка, чуть отведя взгляд. — Хоксируемым выдают высокие сапоги, чтобы до корабля дошли. Зачем им одежда?

— И ты тоже так думаешь? — сдерживая себя, чтобы не быть резким, спросил Володя. Вот уж никогда он не думал, что его жена будет фашисткой. Хуже фашистки.

— Да не знаю я, что я думаю. Я у вас на Земле, похоже, заразилась от тебя этой христианской мягкотелостью. И вообще отстань от меня. На дорогу лучше смотри.

Но розовое шоссе пока было пустынным. Наконец послышался нестройный гул шагов, и на дорогу вышла чудовищная процессия. В ней было человек пятьдесят, не меньше. Возглавлял ее штурмовик, который нес свою звериную маску в руках. Он держал за талию девушку, ту самую, которая была в коротенькой черной юбке, когда ее гнали для проведения хокса. Лея все великолепно рассчитала. Видимо, хокс-центр действительно работал с отлаженно и пунктуально, как большие концлагерные часы. Володя узнал девушку по родимому пятну на шее. Тело девушки было полностью нагим, и она теперь вовсе не стеснялась своей наготы — если прежде она стыдливо прикрывалась руками, то теперь гордо несла вогнутые лодочки своих грудей. Голова девушки была чисто, до масляного лоснения, выбрита по окружности черепной коробки — от уха до уха, через затылок пролегал ровный, будто от швейной машинки, шов. Лоб остался нетронутым, видимо, чтобы не портить товарный о вид рабыни. Лицо у девушки сделалось куда как глупее и веселее, чем было прежде, — она улыбалась охраннику белозубой улыбкой и чуть ли не терлась о его костюм своим молодым, гибким телом. Ноги девушки были одеты в изящные сапожки черной кожи, похоже, специально смоделированные так, чтобы подчеркивать привлекательность облаченных в них рабынь.

— Он возьмет ее после, — шепнула Лея на ухо Владимиру. — Сейчас он просто сдохнет без охлаждающего костюма, а в космолете будет кондиционер.

Владимир и сам не сомневался, глядя на эту пару, что работа девушки не ограничится эскорт-услугами — да она и сама вела себя так, что мало кто на месте охранника остался бы равнодушен к столь откровенному желанию в его адрес. Белокурый анданорец с правильными, резковатыми немного чертами безусого лица, видимо, сам страдая от страсти, пощипывал свою неразумную пленницу, и та, кратко повизгивая от боли, тут же заходилась в смехе, словно была сильно пьяной.

Следом, в нескольких шагах, шла колонна. Никакой иной охраны, кроме увлеченного игривой рабыней штурмовика, видно пока не было. Владимир увидел, что тот парень, которому девушка принадлежала на момент штурма, шел тут же, поодаль, как и все мужчины облаченный в куда как более простые, чем у женщин, сапоги — ведь для него была уготована роль грубой рабочей силы. Выражение его лица было спокойным, умиротворенным и радостным. «Как у пролетария с большевистских плакатов столетней давности», — подумалось Володе. Юноше было глубоко наплевать, что его девушка на ходу обжималась со штурмовиком, ему на все было глубоко наплевать, он всем был доволен. Так же, впрочем, как и его соседи по колонне. Голые ноги в сапогах мерно шагали, и если хоксированные мужчины походили на бесполых роботов, то женщины, Лея была права, вышагивали с видом подвыпивших шлюшек, пытаясь даже заигрывать с бывшими мужчинами.

Никем не надо было командовать, понукать — дисциплина, казалось, была неотъемлемым свойством этих идеальных рабов. Самое страшное и противоестественное заключалось в том, что даже маленькие девочки и старушки вели себя точно так же, как зрелые женщины, — и это было столь чудовищным, что Владимир, не в силах смотреть на них, просто отводил глаза. Похоже, при проведении хокса возраст рабов вовсе не учитывался. Штурмовик, замыкавший эту партию рабов, — Владимир насчитал, что в нее входило около сотни гладко выбритых, довольных жизнью существ, так недавно бывших людьми, — был в зверином шлеме и обнимал за плечи двух девчонок лет тринадцати — их нежная грудь только лишь сформировалась, — они глядели на своего тюремщика с нескрываемым страхом — их пугала звериная маска — и гибко извивались под его рукой. Судя по их выразительным движениям, они сами не знали, чего им больше хочется — вырваться из рук штурмовика или прижаться к нему. Владимир поспешно отвел взгляд от этой непристойной, волнующей и отвратительной, как детская порнография, картины.