Когда я сказала, что в каком-то смысле чувствую то же самое по отношению к матери, он улыбнулся и ответил, что у нас есть что-то общее. Я полагаю, действительно есть.

Он сказал, что его деда всегда интересовал, как он говорил, «второй мир». Истории о телепатии, призраках, непонятных исчезновениях, огнях в небе. «Некоторые люди собирают марки, – сказал Брэд. – Мой дедушка собирает истории о втором мире. До этого я сильно сомневался, что за этими историями что-то стои́т».

Он указал на айпад, на экране которого по-прежнему была фотография Джорджа. Джордж держит коробку со взрывчаткой, ждет, пока его впустят в школу Макриди.

«Думаю, теперь, – продолжил Брэд, – я могу поверить во все, от летающих тарелок до клоунов-убийц. Это действительно второй мир. Он существует, потому что люди отказываются верить в его существование».

Я знаю, это правда, Ральф. Ты тоже. Именно поэтому существо, которое мы убили в Техасе, продержалось так долго.

Я спросила Брэда, почему его дед ждал столько лет, хотя достаточно ясно представляла себе причину.

Он ответил, что его дед считал это по сути безвредным. Видел в Ондовски некоего экзотического хамелеона, если не последнего из ему подобных, то одного из последних. Он живет на страданиях и боли, может, существо не слишком хорошее, но мало отличающееся от опарышей, которые живут на гниющей плоти, или стервятников, которые кормятся раздавленными на дороге животными.

«Койоты и гиены такие же, – сказал Брэд. – Санитары звериного царства. А чем мы отличаемся от них? Разве люди не сбрасывают скорость, чтобы получше рассмотреть аварию на автотрассе? Это ведь то же раздавленное на дороге животное».

Я сказала, что в таких случаях всегда отворачиваюсь. И молюсь, чтобы у людей, попавших в аварию, все было хорошо.

Он сказал, если это правда, то я – исключение. Он сказал, что большинству людей нравится боль, если она чужая. Потом спросил: «Могу предположить, что фильмы ужасов вам тоже не нравятся?»

Что ж, они мне нравятся, Ральф, но эти фильмы – выдумка. После того как режиссер говорит: «Снято!» – девушка, чье горло перерезал Джейсон или Фредди, поднимается и берет чашку кофе. Но после всего этого я, возможно…

[Пауза.]

Не важно, у меня нет времени рассуждать об этом. Брэд сказал: «На каждое из собранных нами видео убийств и катастроф есть сотни других. Может, тысячи. У новостных репортеров есть присказка: «Будет кровь – будет рейтинг». Потому что из новостей людей больше всего интересуют плохие. Убийства. Взрывы. Автомобильные аварии. Землетрясения. Цунами. Люди это любят, а теперь, с появлением видео с мобильников, полюбили еще больше. Запись камер видеонаблюдения со стрельбой Омара Матина в «Пульсе» собрала миллионы просмотров. Миллионы!»

По его словам, мистер Белл думал, что это редкое существо ничем не отличалось от людей, смотрящих плохие новости: что оно кормилось на трагедии. Монстру – он не называл его чужаком – просто повезло, что это поддерживало его жизнь. Мистера Белла вполне устраивала возможность наблюдать и изумляться, до тех пор, пока он не увидел фотографию террориста, сделанную камерой наблюдения в школе Макриди. У него память на лица, и он знал, что видел похожее лицо в связи с каким-то актом насилия, причем недавно. Брэду потребовалось меньше часа, чтобы выйти на Филипа Хэннигэна.

«Пока я нашел террориста из школы Макриди еще трижды, – сказал Брэд и показал мне фотографии мужчин с лисьим лицом: все лица разные, но в каждом проступал Джордж. Всякий раз мужчина брал интервью на месте трагедии: ураган «Катрина» в две тысячи пятом, торнадо в Иллинойсе в две тысячи четвертом и башни Торгового центра в две тысячи первом. – Я уверен, есть и еще, но у меня не было времени, чтобы их раскопать».

«Может, это другой человек, – предположила я. – Или существо». Я исходила из того, что если их было двое – Ондовски и тот, кого мы убили в Техасе, – то вполне могло быть и трое. Или четверо. Или десяток. Я помнила программу на Пи-би-эс про исчезающих животных. В мире осталось только шестьдесят черных носорогов, только семьдесят амурских леопардов, но это намного больше, чем три.

«Нет, – твердо возразил Брэд. – Это один человек».

Я спросила, откуда такая уверенность.

«Дедушка рисовал для полиции предполагаемых преступников. Я иногда обеспечиваю им прослушку по решению суда, и несколько раз мне доводилось ставить микрофоны ВА. Вы знаете, кто это?»

Я, разумеется, знала. Внедренные агенты.

«Теперь под рубашку ничего не засовывают. Ныне в ходу специальные запонки или пуговицы. Однажды я вставил микрофон в букву «Би» на бейсболке «Ред сокс». Но это только часть того, что я делаю. Смотрите сюда».

Он пододвинул свой стул к моему, чтобы мы вместе могли смотреть на экран айпада. Открыл приложение «Опознай голос»[24]. В нем было несколько файлов. Один назывался «Пол Фриман». Ипостась Ондовски, ведущая репортаж с места авиакатастрофы в тысяча девятьсот шестидесятом году, как ты помнишь.

Брэд включил запись, и я услышала голос Фримана, только более ясный и отчетливый. Брэд сказал, что почистил запись, убрал весь звуковой фон. Освежил трек, так он это называл. Голос звучал из динамика айпада. А на экране я видела голос, точно так же, как видны звуковые волны в нижней части экрана телефона или планшета, когда нажимаешь на иконку с маленьким микрофоном, чтобы отправить голосовое сообщение. Брэд назвал это голосовой спектрограммой и заявил, что он сертифицированный специалист по голосовому спектру человека. Что давал показания в суде.

Ральф, ты видишь, как работает сила, о которой мы говорили? Я вижу. Дед и внук. Один – специалист по портретам, второй – по голосам. Без них это существо, их чужак, будет являться с разными лицами и прятаться у всех на виду. Некоторые назовут такое случайностью или совпадением, как выигрышный билет в лотерее. Но я не могу. И не хочу.

Брэд включил повтор аудио Фримана с места авиакатастрофы. Потом открыл звуковой файл Ондовски, ведущего репортаж от школы Макриди. Оба голоса наложились друг на друга, получилось какое-то бессмысленное месиво. Брэд приглушил звук, а потом пальцами разнес две спектрограммы: Фримана на верхнюю половину экрана, Ондовски – на нижнюю.

«Видите?» – спросил он, и я, разумеется, увидела. Те же пики и провалы, почти синхронные. Минимальные отличия имелись, но голос был одним и тем же, хотя между записями прошло шестьдесят лет. Я спросила Брэда, как эти две спектрограммы могут быть столь схожи, если Фриман и Ондовски говорят каждый свое?

«Лицо меняется, тело меняется, но голос не меняется никогда, – ответил Брэд. – Это называется голосовой уникальностью. Он пытается его изменить, иногда делает очень высоким, иногда низким, иногда говорит с легким акцентом… но особых усилий не прилагает».

«Потому что считает, что достаточно изменений внешности, а также переездов с места на место».