Пока происходила эта сутолока, пока одни рвали ручку двери на том конце вагона, пытаясь выбраться в соседний, пока схлестнулись в драке за браунинг кондуктор с Ягодой, Феликс на долю секунды обернулся, чтобы оценить обстановку, Грених выстрелил вновь, не давая ему мешкать. Пуля пробила деревянную обшивку вагона в дюйме от головы беглеца. Белов наконец понял – ну не похож профессор на того, кто промахивается с такого расстояния, выстрелы эти были сигналом к побегу.

Наконец оба, точно по команде, вцепились в дверь, распахнули ее и вывалились в тамбур. Тотчас оглушило свистом метели, из всех щелей дуло, шипело, выло, грохотали колеса. Грених выстрелил вновь, держа дуло в сторону, и захлопнул дверь.

– Вот адрес. Отец будет ждать вас там до 2-го. – Он сунул в руку Феликса клочок бумажки, а потом быстро снял с себя пальто и ткнул им ему в грудь. – Как и договаривались. Я взял записку Ольги, взамен отдаю вам другую.

– Вы меня… что, отпустите? – выпучил глаза Белов на пальто.

Грених взглядом указал на дверь.

– Спасибо! – выдохнул пациент и начал торопливо просовывать руки в рукава. – Простите, что не сказал раньше… про Миклоша… за то, что позволил Вольфу сделать с ним… Я боялся, что вы не позволите довести все до конца. А бумага – она ведь была абсолютно бесполезна без всего остального…

– Прыгай давай, – нахмурился Грених. – А не то передумаю.

– А что будет с Вольфом?

Константин Федорович прикрыл глаза, вздохнул. Когда он увидел, что характеры Белова и Вольфа и их истории стали вдруг как будто мешаться, он поначалу решил, что вот оно, доказательство того, что этот человек играет, – он начал путаться и противоречить себе. В тех источниках, где Грених читал о множественных личностях, авторы утверждали, что каждая – это отдельное государство. А у Белова-Вольфа, казалось, к концу такая в душе мешанина произошла…

Но нет, напротив, последнее преображение – яркое и искреннее, случившееся на глазах у Ягоды, стало прямым свидетельством его болезни. Он совершенно не путался и не противоречил себе, и продолжал четко держать грань между двумя своими личностями – тот слепой канатоходец над пропастью. Просто переходы у него осуществлялись столь быстро, что порой не мог уследить и Грених. Противоречие в восприятии себя, возведенное в немыслимые степени, по сути, и стало причиной его раздвоения. Для него оставалось важным пребывать в очищенной от скверны оболочке. Он хотел жить, но с наивностью больного стремился начать с чистого листа. Вольфа он отторгал… отторгал собственное «я»! Да, это было анормальным, это надо было исправить. Но…

– Вольф останется здесь, – нехотя ответил Грених. – Забудь о нем.

И, не дав Феликсу опомниться, Грених открыл за его спиной боковую дверь и выпихнул из едущего на полном ходу поезда, прямо в белоснежную мглу.

Подъезжали к городу, вдали горели огни, поезд стал замедлять скорость. Грених всматривался в белоснежное полотно под ночным небом, желая убедиться, что молодой человек не разбился, удачно спрыгнул. Ничего, успеет добежать до ближайших домов. Опасный он был, разумеется, – больной ведь, которому требовалось лечение и которого Грених – психиатр – только что отпустил на волю. И сделал это, конечно, не без труда.

Угрызения совести то и дело выпускали когти. Эх, такой редкий, малоизученный экземпляр, который, быть может, положил бы начало новым исследованиям больных с расщеплением личности… Все, что смог профессор успеть в рамках отведенного ему времени, он сделал: попытался пациенту растолковать его собственные чувства, которых он не понимал сам, рассказав ему его же историю, попытался вызвать сострадание к людям, которых он обвинял, дал ему возможность почувствовать поддержку… Не было понятно, насколько успешно прошел такой короткий эксперимент. Конечно, чтобы полностью излечить больного, требовалось больше времени, а еще нужны были стационарные условия и отсутствие таких страшных его врагов, как опозоренные чекисты.

Нет, другого морального выбора у Константина Федоровича не имелось, нельзя было оставлять его Ягоде на растерзание. Оставил бы у себя в ИСПЭ – на следующий день нашел бы убитым.

«Выпустил на волю сумасшедшего, наемного убийцу…» – сокрушался Грених, но в то же время верил, что после своего спасения из полыхающей усадьбы Вольф не совершил ни одного убийства, исключая Миклоша, конечно. Чувство ответственности у него было не до конца атрофировано, раз расщепил свою личность на темную и светлую сторону, он не был лишен благородства и чувства долга – он мстил не только за себя, он пытался помочь невинной жертве обстоятельств, Ольге…

– Довольно оправдывать себя и его! Что сделано, то сделано, – тихо сам себе прорычал Грених и, собрав на лбу морщину, наконец шагнул из тамбура в вагон, где его встретил разгневанный, бледный, со сверкающими глазами Генрих Григорьевич.

Ягода широко расставил ноги и упер кулаки в бока. Браунинг свой у кондуктора отвоевал. Никто не смог открыть вторую дверь, железка погнулась и будто намертво приросла к ручке. Все по-прежнему оставались в вагоне, сочувственно поглядывая на Грениха из-за спины зампреда ОГПУ, верно, теперь сочтя профессора без пяти минут трупом, которого прямо сейчас и растерзают на глазах у всех без всякого суда и следствия. Рука Ягоды, сжимающая браунинг, нервно подрагивала.

И тут Грених, оглядев лица артистов, вдруг понял, что эти благородные люди, а с ними и кондуктор единодушно приняли сторону Феликса. Они до последнего, как и сам Грених, не знали, кто он и какую роль сыграл во всем этом цирке, но почувствовали исходящую от него особенную энергию человека, за которым правда, – ангела карающего, ангела возмездия и справедливости с окровавленными крыльями. Они устремились в едином порыве спасти оклеветанного, затравленного, превращенного в больного от печальной участи тех, кто попадал в лапы ОГПУ.

Грених понял, что они из сочувствия устроили переполох нарочно, о, дети Мельпомены, кондуктор и даже уполномоченный Саушкин – они помогли побегу Вольфа…

– Вы дали ему бежать! – разъяренно вскричал наконец Ягода.

– Вы же слышали, я пытался его остановить, – равнодушно пожал плечами Грених и показал пустой браунинг. – Выпустил в него весь магазин.

Он хотел было сказать, что подстрелил, что труп Вольфа теперь потерян где-то в снегах под Ленинградом, но решил не доставлять такого удовольствия зампреду. И не разочаровывать своих невольных помощников. В глазах их, казалось, горел один вопрос: «Ушел? Успел?»

– Эх, знал же, что вы чертов лицедей, знал, что вы что-то такое затеяли. Спланировали, да? – лицо Ягоды перекосило от нервической усмешки. – Однако, Грених, вы окончательно обнаглели в этом своем ИСПЭ.

– Вы сами дали добро на операцию. Я действовал по вашему приказу и с вами сообща.

– Я дал добро, чтобы вы правду выудили из душевнобольного.

– Кажется, это я и сделал, – продолжал открыто смотреть на него Грених, но поймал взгляд Аси, и крылья, которые на миг выросли за его спиной, подарив эфемерное бесстрашие, стали опускаться. Он забыл, что давно не один, что если своей жизнью не дорожит, то у него теперь жена и дочь.