Наконец, лошади остановились. Лопатин, в очередной раз ехидно-ласковым тоном спросив у Ольги – сколько зеленых портретов американских президентов придется на каждого, если все это разделить на три, и услышав в ответ набор шипящих звуков, чего он и добивался, уже давно с неприязнью относясь к этой жадной хищнице, удовлетворенно засмеялся. Взяв саквояж, он отправился в гараж, где спрятал его под сиденье автомобиля.

Как только Лопатин вернулся, Муравьев тут же хлестнул лошадей. Фаэтоны понеслись тихими ночными улицами к дому Маркина, и через двадцать минут они вместе с Ольгой уже поднимались по широкой лестнице, направляясь в кабинет Григория Владимировича.

Еще через считаные секунды, наблюдая Ольгу в объятиях ошалевшего от радости отца, ее притворные слезы, Михаил с горечью размышлял: «Какой же нужно быть сволочью, чтобы, играя на святых чувствах самого близкого человека, хладнокровно обманывать его в угоду своей алчности…»

Привлекая к себе внимание, Михаил, недвусмысленно кашлянув, произнес:

– Григорий Владимирович…

– Ах, Михаил, извините. – Маркин, отстранив дочь, порывисто направился к сейфу и, поколдовав над его замком, извлек из его недр пухлый кожаный портфель. – Здесь деньги, – и, протянув портфель, он добавил: – Рассказывайте…

У Михаила не было причин покрывать Ольгу. Поэтому он, без обиняков, коротко поведал историю аферы, в которой она играла непоследнюю роль.

Безобразная сцена, последовавшая после рассказа, поразила всех.

Светская шелуха мгновенно слетела с белокурой красавицы. С перекошенным злобной гримасой красным лицом она вдруг заорала прямо в лицо отцу, опешившему от этого рассказа:

– Да! Да! Старый дурак!.. Это все придумала я! Мне надоело смотреть, как ты, пестуя свою идиотскую порядочность, забыл обо мне! Забыл о том, что существуют другие страны, где можно спокойно жить, наслаждаясь богатством!.. А ты, сидя на мешке с деньгами, с принципиальным идиотизмом твердил о чувстве долга! Как я тебя ненавидела… Ничего, теперь посмеюсь я. Ты, как последний дурак, попался на удочку и перевел на меня свои вклады! Теперь побудешь в моей шкуре, вымаливая у меня копейки на жизнь… А вы, – обратилась она к Михаилу, – получили свои деньги и убирайтесь! Игра окончена!

Она в ярости, с грохотом смела со стола тяжелый письменный прибор из зеленого малахита.

– Про-о-чь! – еще раз истерично заорала она, так что на тонкой шее некрасиво вздулись синие вены.

Не желая более наблюдать эту грязную сцену, Михаил молча развернулся и вслед за друзьями вышел из кабинета.

Громкие голоса, доносившиеся из-за прикрытой двери, преследовали их почти до самого выхода, когда вдруг раздались два выстрела, и все стихло.

Михаил передал Блюму портфель и приказал ждать его в фаэтоне, а сам вместе с дворецким, стоявшим у дверей, кинулся на второй этаж, к кабинету хозяина особняка.

Картина, представшая перед ними, не радовала взор. На полу, прислонившись к стеллажу, сидела Ольга с маленьким кровавым пятном чуть повыше переносицы. Ее лицо после смерти опять приобрело ту чистоту и невинность, что когда-то покорили сердце Михаила. В двух шагах от дочери, лицом вниз, широко раскинув ноги, лежал Маркин. Из-под его густых с проседью волос, скрывавших лицо, вытекла небольшая лужица крови, а рука продолжала сжимать крохотный браунинг.

Вся эта картина напоминала сцену из какого-то театрального представления – настолько все это выглядело ненатурально.

Михаил прикоснулся вначале к шее Ольги – пульс не прощупывался. Ее отец тоже оказался мертвым. Его психика не выдержала ночного напряжения и вскрывшейся затем гнойной бездны между ним и единственной дочерью. Эти два выстрела были, наверное, тем единственным методом, который прекратил подошедший к апогею всплеск его душевных страданий. Так или иначе, но этого уже никому не дано было узнать. Смерть сняла здесь свою жатву.

– Оставьте все как есть, – обратился Муравьев к остолбеневшему дворецкому. – Я сообщу в милицию. Ожидайте их прихода.

Близился рассвет. Михаил заторопился. Сегодня заканчивалась погрузка на корабли. Им нужно было до окончания погрузки успеть попасть в казармы, где расквартированы американские войска и где их ожидал знакомый еще по дипломатическому поезду офицер, пообещавший помочь при эвакуации.

Его ничто больше не держало в этом доме. Со смертью этих людей оборвалась еще одна ненужная нить, связывавшая его с прошлым.

Сбежав по кроваво-бордовой ковровой дорожке, устилавшей лестницу, он быстрыми шагами пересек обширный вестибюль и, преодолевая сильные порывы ветра, с трудом открыв дверь, почти столкнулся с майором Ямамото, поднимавшимся по ступенькам портика.

Реакция и обостренное чувство опасности в очередной раз не подвели Муравьева. Уже в прыжке нанося ногой прямой удар в грудь японца, не ожидавшего такой прыти от русского, он заметил в свете уличного фонаря своих товарищей со скованными за спиной руками, в окружении солдат. Не успела голова подлетевшего от удара Ямамото коснуться земли, как он уже стремглав несся вверх по лестнице – туда, откуда он только что вышел. В его распоряжении были секунды, пока японцы не очнутся и не начнут его преследовать.

Кинувшись в глубь дома, Михаил, наталкиваясь в темноте на предметы, захлопывал за собой двери, переворачивая массивную мебель, припирающую их и затрудняющую преследование.

Одна, вторая, третья комнаты…

Захлопнув за собой очередную дверь, он очутился в противоположном конце дома. Окна выходили в небольшой сад, покрытый снегом, мерцающим в свете луны. Это была спальня Ольги, в которой он часто бывал во время отсутствия ее отца. Поэтому он привычным движением, не создавая шума, распахнул двери, ведущие на небольшой балкон, и, перемахнув через перила, провалился в неглубокий сугроб.

Не мешкая ни секунды, бегом, увязая в снегу, Михаил двинулся в глубину сада, что примыкал к участку соседнего особняка, выходящего на другую улицу.

Значительная фора во времени, отделявшая его от преследователей, вселяла уверенность в том, что он уйдет.

Друзей нужно было выручать как можно быстрее. Время катастрофически ускорило свой бег. Сегодня они должны быть на корабле.

Он уже знал, куда направится, поэтому перешел на легкий размеренный бег, сохраняющий дыхание.

– Раз, два, три, четыре – вдох. Раз, два, три, четыре – выдох.

Воздух с шумом вырывался из его легких, создавая вокруг, на морозе, облака пара. От выступившего пота одежда стала влажной, но дыхание оставалось ровным, сердце пульсировало ритмично, тренированные мышцы не ощущали усталости. Физическая нагрузка напрочь уничтожила нервозность и взвинченное состояние, которое появилось у него с вечера, на заключительном этапе операции. Он все время ожидал подвоха. Он чуть ли не физически ощущал, что где-то они должны проколоться, и постоянно был настороже. И вот теперь, когда беда пришла, он успокоился. План вызволения друзей уже четко сложился в его голове.