На этот раз замять дело не удалось — потому что Москва «погнала волну». В часть нагрянула комиссия, начавшая громкое служебное расследование, а Военная прокуратура возбудила по факту дезертирства и избиения старшего офицера уголовное дело. Не шуточное — натуральное, с объявлением сбежавшего в розыск и перспективой получения им тюремного срока. Потому что используемые «втемную» военные прокуроры искренне считали контрактника Емельянова негодяем и преступником.

Переход «нейтральной полосы» прошел гладко. Командиры катали отписки, кляня доставившего им столько хлопот дезертира, рядовой состав, подтягивая дисциплину, занимался на плацу строевой подготовкой, прокуроры метали громы и молнии, а «чехи» имели возможность, наведя справки по своим каналам, убедиться, что злостное нарушение в форме пьянки, драки и побега контрактника с оружием из расположения воинской части имели место быть. При желании они могли повстречаться с одним из ее участников, который валялся в госпитале в крови, гипсе и соплях, по поводу увольнения из армии по статье — моральное разложение. Убедиться, что его челюсть сломана в трех местах. Что на блокпостах имеется ориентировка на сбежавшего «контрабаса», в Костромской области — село Разливы, а в личном деле командира части строгий выговор.

Объявленного во всероссийский розыск Степу Емельянова искали всем миром, а он объявился на той стороне — у чеченцев, где после нескольких месяцев подсобных работ и боев стал своим — стал Асланом Салаевым.

Что было потом — известно.

Но все то, что было потом, было лишь вживанием.

Агент «Тромбон» прошел все проверки, закрепился, получил связь и начал работать. Только теперь…

А его жена считала и всем жаловалась, что ее мужа опять послали пересчитывать шинели, которых на этот раз так много — уж так много, что и за несколько месяцев не управиться. И пусть так и считает.

И все — считают! Пусть считают, что он там с молью воюет. А он — не с молью…

Потому что — такая у него… у всех у них работа, связанная с повышенным профессиональным риском. С риском — умереть в любую следующую минуту. Не на миру, где «смерть красна», а тихо и безвестно, под чужим именем и личиной, на чужой, в которую придется лечь, земле. Умереть мучительно и страшно, потому что раскрытые врагом разведчики всегда умирают так, если не успевают убить себя сами.

Такая работа, которую выбирают немногие… Такая работа, которая выбирает не всех…

Шаг…

Шаг…

Шаг…

Носилки плыли, покачиваясь и кренясь, как корабль на волне. Четыре боевика, вцепившись в жерди, несли своего «брата», чтобы спасти его. Через каждые пятьсот-шестьсот метров они менялись местами, чтобы сменить гудящие, вытянутые непомерной тяжестью руки. Это очень не просто нести взрослого, тяжелого мужика, даже если надо пройти всего лишь пятьдесят метров от подъезда до машины «Скорой помощи». А им предстояло тащить его не пятьдесят и не сто метров, а десятки километров, по труднопроходимым горным тропам, зависая на самом краешке бездонных, обрывающихся под подошвами ботинок пропастей, перетаскиваясь через завалы, прижимаясь спинами к отвесным скалам. Им предстояло идти по своей, но все равно вражеской территории, где за каждым поворотом их могла ждать засада. Люди с носилками — легкая цель. Их можно расстрелять в упор, ничем не рискуя, потому что они не смогут залечь мгновенно, а станут опускать, ставить на землю носилки, подставляясь под автоматные очереди. И не смогут уйти, оторваться, связанные раненым, которого нельзя бросить. И будут вынуждены принять бой в самой невыгодной для них позиции…

Они займут оборону возле носилок, расползутся, забираясь за камни, и будут ожесточенно отстреливаться, защищая человека, который сам себе помочь не может. Потом у них кончатся патроны, а противник подтянет свежие силы, и тогда они бросятся на него с кинжалами, чтобы умереть как мужчины. Или, обнявшись, бросятся в пропасть, чтобы не попасть в плен. И умрут все до одного. Как умирали их обложенные войсками генерала Ермолова предки, которые предпочитали смерть неволе! Из-за раненого… которого могли бы бросить и спастись… Но никогда не бросят, потому что это несмываемый позор — бросить своего, нуждающегося в твоей защите соплеменника. И не только раненого, но даже убитого, над телом которого будет глумиться враг.

Чеченцы никогда не бросают своих — ни живых, ни мертвых, они вытаскивают их, даже если при этом гибнут сами! Потому что так велит им их честь, так требует закон гор!..

Четверо обросших, в черном от пота камуфляже мужчин несли носилки, забираясь все выше и выше, забираясь на перевал.

Шаг…

Шаг…

Шаг…

Четыре обросших, уставших чеченца спасали «брата», не зная, что спасают предателя. Вернее, не предателя, а шпиона. Еще вернее — внедренного в их отряд разведчика. Они спасали его лишь для того, чтобы он, выздоровев, навел на них войска, которые уничтожат их.

Они рисковали жизнями ради того, кто менее всего этого заслуживал. Ради чужого, который прикинулся своим!

Шаг…

Шаг…

Лежащий на носилках больной обливался потом, стонал и периодически терял сознание. Но, даже находясь в бреду, он помнил, кто он такой есть, и даже в бреду вспоминал не свое прошлое, а чужие для него имена, населенные пункты и события не своей, а чужой, выдуманной жизни, которая в точности соответствовала вызубренной им легенде…

Шаг!..

Четыре «чеха», напрягаясь, из последних сил, рискуя сорваться в пропасть, угодить под камнепад или пули врага, спасали — врага… Который оказался здесь единственно для того, чтобы, выжив с их помощью, забрать их жизни…

Потому что это война. На которой всякое бывает… В том числе такое, чего вроде бы и быть не должно!..

Мерно урчал двигатель. В автобусе все спали, кроме водителя, который привычно всматривался в бесконечную, бегущую под колеса полосу дороги, периодически зевая и зябко поводя плечами — не потому, что замерз, потому что смертельно устал, не смыкая глаз уже вторые сутки.

Водитель делал свой нелегкий и непростой бизнес, таская из Чечни в Россию «челноков».

Впереди показался пост, перед которым маячили фигуры людей с автоматами и полосатыми жезлами. Этот автобус они, конечно, не пропустят…

И — точно…

Дэпээсник взмахнул жезлом. И, на всякий случай, автоматом.

Автобус имел кавказские номера и обещал неплохой приварок.

В салоне завозились, просыпаясь, пассажиры.

— Чего там?

— Пост…

Шипя, как питон, открылась передняя дверь, впуская внутрь холодный утренний воздух.

— Включи свет!

Два милиционера, встав на ступеньку, заглянули в салон, где сидели женщины и несколько мужчин.