– А на царя-батюшку попенять дозволите? – сыронизировал Бородин. – Или сыскное управление такие разговоры сразу пресекает?

– Сыскное управление – не жандармское. И в моем лице оно разрешает тебе высказать нелицеприятное мнение. Тем более что знает тебя как патриота и верноподданного.

– Да, я поддерживаю государя во многом. Потому особенно обидно, когда царь всея Руси не о благе Руси печется.

– Это ты о чем?

– О том, что в своей внешней политике Николай последователь не отца своего, Александра Миротворца, а того, кому вчера открыл памятник – Александра Освободителя.

– Понимаю, о чем ты, – кивнул Викентий. – Это в самом деле больной вопрос.

– То-то и оно! Все, что мы делаем, словно бы идет на пользу не России, а Германии. Как во времена Александра Второго, когда он питал горячую любовь к своему дяде Вильгельму Первому. А вот Александр Третий следовал мудрому правилу: вовремя показать свою силу! Он-то отучил Германию загребать жар чужими руками. Да вот сынок его, к сожалению, позволил Вильгельму Второму делать то же самое!

– Что ты конкретно, Вадим, имеешь в виду?

– А ты не знаешь? – с горечью воскликнул Бородин. – Вся наша дальневосточная политика – только на пользу Германии! Зачем мы вмешались в японо-китайскую войну? Исключительно по наущению Германии! Россия заставила Японию вернуть Китаю все плоды своих побед, чем вызвала взрыв ненависти всей сорокамиллионной японской нации. Германия с этого получила прибыли, а Россию подставила под огонь!

Викентий не стал возражать – он во многом был согласен, хотя и не так категоричен. А Бородин уже сел на своего конька.

– Наш император окружил себя не теми советниками. Про Распутина я не хочу и говорить – противно! Хорошо, хорошо, Столыпина не стану трогать. А как насчет Витте – можно? Вот спасибо! Одиннадцать лет он был министром финансов, а, по сути, полновластным вершителем судеб России! Почему он вместо того, чтобы продолжать Сибирский путь вдоль Амура, повел его по китайской территории, через Маньчжурию? Для Китая это было как манна с неба: русское золото потекло рекой. А мы только в этом году, слава Богу, завершили свою Амурскую железную дорогу, для своего Дальнего Востока. А та, Восточно-Китайская, теперь в руках у японцев! И заметь: Витте – убежденный германофил – пользовался полной поддержкой Германии, все его начинания в ее интересах! Еще бы: пусть Россия воюет с Китаем, с Японией, а у Германии будут развязаны руки в Европе и на Ближнем Востоке. И, заметь, все так и получилось!

Викентий знал, что тема японской войны все еще остается болезненной для Вадима. Что ж, это понятно. А тот, словно подтверждая его мысли, стал говорить о том, как не готова была Россия к войне с Японией, как бездарно вели себя многие наши генералы.

– Представляешь, Викентий, у японцев как все продумано было, просчитано – причем намного заранее. Вот ты, наверное, не знаешь такой интересный факт, а я расскажу… Еще осенью 1903 года японцы стали исподволь засылать в Корею своих военных – под видом рабочих, торговцев, земледельцев, ремесленников. Они знакомились с местностью, исправляли пути сообщения, проводили разведку ресурсов – много чего полезного для своей армии там делали. Японцам из-за этого не надо было до последней минуты проводить общей мобилизации – это ведь встревожило бы нас, насторожило. А так, как только армия Куроки стала высаживаться в Цинампо, она нашла уже прямо на месте полностью готовый резерв!

Вадим долго молчал, вновь переживая давнюю обиду за свою армию, своих солдат, свою страну. Викентий хорошо знал, что и горькие слова, и обида Бородина – не против державы и царя. Многие умные и честные люди думают так же, как доктор Бородин. Разошлись незадолго до полуночи. Телеграфный аппарат молчал – какие могут быть интересные события ночью? Викентий лег спать в прекрасном настроении…

Проснулся он от птичьего пения рано утром. Полежал немного, раздумывая: вставать или еще заснуть? Но потом понял, что уже бодр. «Прогуляюсь до завтрака с Тобиком по окрестностям, – подумал. – Утро такое чудесное… И скоро уезжать…» Он вышел на веранду, глубоко вдохнул уже наполненный осенней прохладой солнечный воздух… Из мастерской навстречу ему быстро шел Вадим.

– Викентий! – Голос его дрогнул. – Столыпина убили!

Петрусенко молчал мгновение – именно столько длилась его растерянность. Потом спросил:

– А царь?

– Государь, слава Богу, невредим! Стреляли именно в Столыпина, в театре, еще вчера, около полуночи. Я сейчас прочел сообщение… Смертельно ранили… Скончался…

– Сколько лет Петр Аркадьевич жил под этой угрозой, – тихо произнес Викентий Павлович. – Уже даже перестал обращать внимание. Тут-то его и достали…

Сзади тихонько вскрикнула Люся, незаметно вышедшая на веранду. Викентий быстро обернулся к ней.

– Вот что, – сказал решительно. – Я уеду прямо сейчас, и сразу в Киев – думаю, там я нужнее. Ты с детьми не торопись, побудь еще дня два, соберись спокойно. Ждите меня дома, в Харькове.

Надеждам Викентия Павловича не суждено было сбыться: Альфонс Бертильон не нашел похитителя знаменитой «Джоконды». Хотя, как выяснилось много позже, этот человек неоднократно арестовывался французской полицией, и отпечатки его пальцев имелись в картотеке Бертильона. Однако в 1911 году количество антропометрических карточек с дактилоскопическими отпечатками было уже слишком велико. Нужно было большое желание и старание, чтобы просмотреть их все. По-видимому, из-за своего упрямого неверия в дактилоскопию Бертильон не сильно и старался. Вот и получилось, что кража, которую можно было бы раскрыть за несколько часов, оставалась загадкой более двух лет.

Да, именно через два года похититель сам обратился к флорентийскому антиквару Альфредо Гери, предложил купить у него «Мону Лизу». Объяснил, что его цель – вернуть Италии шедевр великого Леонардо. Звали авантюриста Винченцо Перруджа, и в год похищения он работал в Лувре маляром. А произошло ограбление века до невероятности просто. В тот день Перруджа, уже не работавший в Лувре, пришел туда навестить коллег-маляров. Музей был закрыт для посетителей, но сторож, знавший Перруджу, впустил его. Он оказался совершенно один в салоне Карре, где висела картина, снял ее со стены, вышел на боковую лестницу, вынул холст из рамы и спрятал под свой рабочий халат. Так и прошел мимо сторожей, а в комнатке, где жил, спрятал холст под кровать. Там и пролежала «Мона Лиза» долгое время.

А Бертильон умер через год после этой истории. Ослепший и прикованный к постели, он все так же был упрям и отказывался признать свои ошибки. Но имя его, как и говорил Петрусенко, навсегда осталось в истории криминалистики.

Осталось навсегда в истории и имя того, кого современники называли Реформатором – Петра Аркадьевича Столыпина. Хотя и при жизни, и после смерти его личность и его деяния никогда не получали однозначной оценки. Кто-то считал, что Столыпин мог бы спасти Россию от великих потрясений, а кто-то страстно доказывал, что именно он их и провоцировал. Но Столыпин был Личностью, и потому имя его убийцы тоже невольно осталось в истории.