Политическая проблематика доминирует, определяет собой все основные тенденции творчества Ронсара третьего периода (1562 – 1572), развивающегося в накаленной атмосфере Религиозных войн. В этот период Ронсар и «Плеяда» обогатили французскую поэзию рядом новых поэтических форм (политическое «рассуждение», сатирическое послание, элегия, эклога, эпопея), которые получат дальнейшее развитие у представителей классицизма.

Наконец, неопетраркизм, как предшественник барокко в его борьбе с нарождающимся классицизмом, отражение этой борьбы в любовной лирике – вот основные проблемы четвертого периода творчества Ронсара (1573 – 1585).

Творчество главы «Плеяды» отличается не только чрезвычайным жизнелюбием, но и жизненностью. Лучшие его стихи и сейчас продолжают волновать и увлекать. Воистину прав был Гюстав Флобер, писавший, что «в полном собрании стихотворений Ронсара найдется сто, тысяча, сотня тысяч стихов, которые надо сделать общим достоянием». Не только несомненное историческое значение творчества Ронсара, но и необычайное очарование его стихов продолжают привлекать к нему многочисленных исследователей и читателей.

Шестнадцатое столетие было для французской поэзии поистине золотым веком. Тогда стихи писали все – короли и военачальники, прелаты и профессора университета, купцы и ремесленники, врачи и юристы. И, конечно, поэты. Это столетие дало французской литературе несколько великих имен (Клеман Маро, Ронсар, Дю Белле, Агриппа д’Обинье), несколько десятков поэтов весьма примечательных, бесспорно талантливых и сотни вполне профессиональных стихотворцев. В их многоликой толпе несложно было бы затеряться скромному крещеному еврею из Прованса, сыну нотариуса, практикующему врачу и практикующему же ученому-астрологу Мишелю Нострадамусу (1503 – 1566), если бы он писал просто любовные сонеты, воспевал природу и незатейливых пастушков и пастушек или жаловался в стихах на превратности жизни.

Но Мишель Нострадамус не был и нарочито сложным поэтом. Стихи его просты и очень похожи по строю, по ритму, по строфике и рифмам на произведения его современников. Вот содержание их было действительно чрезвычайно сложным. Именно содержание этих четверостиший и шестистиший привлекло к себе внимание современников, увлекло потомков и составило его славу на многие столетия.

Впервые Нострадамус напечатал свои загадочные и прельстительные стихотворные предсказания в 1550 г. Затем он стал объединять их в «центурии» («сотни») и печатать большими циклами. Так, в 1555 г. в Лионе вышел его сборник из четырех «центурий» (то есть в книге было 400 стихотворений), в сборнике 1557 г. было семь «центурий», посмертный сборник 1568 г. включал десять «центурий». Всего же Нострадамус сочинил двенадцать «центурий» и, кроме того, – сто секстин (шестистиший) и сто сорок одно «предсказание» (это тоже были четверостишия)[340].

Все это написано в Салоне, маленьком южном городке на полпути между Арлем и Эксом, где Нострадамус обосновался в 1544 г. после удачной женитьбы. Здесь к нему пришла известность, затем слава. После того как он предсказал смерть на рыцарском турнире короля Генриха II, его вдова Екатерина Медичи заказала Нострадамусу гороскопы своих детей, а в 1564 г., совершая с Карлом IX путешествие по югу Франции, она со всем двором навестила салонского пророка.

Нострадамус поставил перед собой невероятно трудную задачу – вместить в четыре стихотворные строки очень большое количество информации. Текст нужно было сжимать до предела, создавать новые слова, старым – придавать новые значения. Поэтому неологизмы постоянно перемежаются у него с архаизмами. Особенно архаичен его синтаксис (в нем больше примыкания, чем управления), но он вместе с тем логичен и ясен.

Нострадамус был зорким и ярким создателем исторических картин, но обратившие на себя его внимание исторические эпизоды описаны им не постфактум, как обычно, а антефактум, и в этом поразительное свойство его стихов. В этом же – чудесный дар, сюрреалистичный, сверхъестественный, необычайный, которым обладал их автор, и в этом по-своему трагедия настоящего поэта. Обратим внимание, как точно и достоверно описывает он события близкого будущего – гибель Генриха II, Амбуазский заговор, штаты в Блуа, осаду Кипра турками и т. д. Но чем ближе к нашему времени, чем дальше от эпохи Нострадамуса и от его Салона, тем темней и приблизительней становится язык его стихов, тем гипотетичней их дешифровка.

Да, сейчас, впрочем как и в XVI веке, их надо дешифровывать, и ключ для этого удается найти не всегда безошибочно. Кое-что Нострадамус подсказал сам – и в самих стихах, и в предисловиях к ним, и в письме к своему сыну Сезару (1555 – 1629), тоже поэту, а также историку. Но большая часть четверостиший окутана тайной. К тому же, составляя «центурии», Нострадамус не следил за хронологией, и лишь исследователи последующих веков внесли в его предсказания определенную стройность (хотя споры бушуют и по сей день). Что подсказало Нострадамусу его пророчества – знание какой-то тайной науки, знакомство с заветными книгами, точный математический расчет, вдохновение свыше, – не беремся сказать. Что сделало его поэтом – понятно: помимо яркого дара, сама эпоха, когда к стихам обращались все – короли и прелаты, философы и медики, из которых подчас вырастали большие писатели и поэты.

Теодор де Без, по словам Ронсара «великий воитель и великий солдат», был одним из самых ярких, талантливых и характерных представителей франкоязычной швейцарской литературы XVI столетия, точнее говоря, литературы Женевской республики.

То, что мы относим творчество Теодора де Беза к литературе Швейцарии, может, конечно, вызвать определенные возражения. Во всех известных нам историях французской литературы, в том числе принадлежащих перу советских исследователей[341], его творчество обычно рассматривается как составная часть французской культуры. Действительно, де Без родился в Бургундии и принимал живейшее уча стие в политической жизни Франции середины и второй половины XVI в. Кальвинистская Женева была тогда важнейшим центром протестантизма; она поддерживала самые тесные связи с деятелями гугенотского лагеря, в ней находили убежище преследуемые католической церковью сторонники Реформации[342]. Среди них не последнее место занимали писатели. Они не были просто беженцами (каких немало затем появлялось на берегах Женевского озера); большинство из них продолжало творить и на швейцарской почве, став деятелями швейцарской литературы.