Крушец не только сумел показать Еси лебединых дев, ибо вне всяких сомнений сие сотворил он. Крушец сумел передать и звук который они издавали, несколько вибрирующий и посылающий зазвончатый мотив колокольчика динь… динь, слабого, еле-еле воспринимаемого. Лебединые девы, как и некие иные создания, призванные не только следить за отдельным человеком, но и осуществлять передачу происходящего с ним напрямую на Богов, исполняя свою работу, допрежь никогда не замечались лучицами. И почему… каким образом Крушец… уникальный, неповторимый Крушец их приметил, стало загадкой даже для Першего.

Той ночью Еси, сквозь сомкнутые веки, узрев раскинутую над ней лебединую деву, на первый взгляд кажущуюся огромной, точно простыня, но при ближайшем рассмотрение, не превышающей в размере и ладошки девочки, надрывисто вздрогнула. Потому что Крушец как-то тяжело в ней дернулся, надавив своей сияющей сутью на мозг. Отроковица открыла очи и уставилась ввысь, одначе, кроме ажурной, сквозной, шелковой материи кровли над ложем и высокого свода комнаты ничего не увидела. Тугой болью свело внезапно пальчики на ее ножках, и она громко вскрикнула, подскочив на кроватке.

Немедля с плетеного кресла поднялась Туга и кинулась сначала к Есиньке, затем за помощью кудесника и знахаря. Жалея, растирая и причитая над стонущей девонькой нянька и жрецы отвлекли ее от увиденного, а вмале сняв боль и напоив успокаивающей настойкой даровали возможность забыться крепким сном. Тем не менее, утром к ней пришел Дажба, получивший чрез лебединых дев тревожную весть о ночном сне. Младший Рас стоило Есиславушке ему рассказать о увиденном, оглядел не только ее саму, но и комнату. Он многажды раз поцеловал юницу в макушку, крепко прижал к себе, и, попросив поколь о том никому не сказывать, ушел к Отцу за советом. Небо после произошедшего с Еси стал более настойчив в прощупывание сына, контролировал его каждый шаг и вздох. Впрочем, днесь соперничество за лучицу вылилось в какое-то непонятное состояние, поелику в совете Першего нуждался не только Стынь, не только Круч и Асил, но и Небо, так как разрыв связей с его младшим сыном мог грозить потерей столь дорогого для всех Зиждителей Дажбы. Никто, не только Расы, не только Димурги, но и Атефы не желали, а точнее сказать боялись повторений пути Опеча, каким бы то ни было из сынов, тем более бесценным для всех младшим Расом. Посему стоило Дажбе рассказать о сне Есиньки и явных действах Крушеца, оба Бога направились за советом к Першему на маковку, похоже став там ноне достаточно частыми гостями.

Есислава, однако, рассказала Липоксай Ягы и про сам сон, и про волнение Дажбы, и про удивительный внешний вид лебединых дев. Девочка вельми нуждался в том, чтобы подле был тот, кто мог выслушать ее, понять и принять…

– Вот такие лебединые девы, – закончила она свою долгую молвь. – И знаешь Ксай… иноредь, кажется, у них не просто одно лицо, а вроде как несколько… И они словно… Словно выдвинутся вперед и тогда становятся частыми, а после сызнова втянутся и тогда это одно лицо… одна дева. И еще с тех пор я слышу их дзиньканье, и легкое дрожание, трепетание воздуха надо мной. Точно дыхания иль дуновения колышущего волосы… И всяк раз когда они дзинькают у меня сводит пальцы на ногах и это так больно. А почему Ксай, раньше не сводило пальцы, а?

– Потому как плохо лечат, – враз теплота в басе вещуна сменилась на недовольство… Негодование и досада, кою он испытывал по отношению к знахарю и кудеснику не в силах поколь поставить точного заключения тому, по каковой причине болели пальчики, а значит и прописать должного лечения.

– Плохо, – добавил Липоксай Ягы и туго вздохнул, ощущая собственное бессилие и невозможность помочь той, которую любил так сильно. – Одначе, – дополнил он немного погодя. – Мы с тобой Есинька засиделись тут. Уже пора тебе, моя душа, почивать и смотри как похолодало, по-видимому, это твой Бог Стынь на нас дыхнул, изгоняя спать.

– Нет, Стынь не станет дышать, он меня любит, – мягко отозвалась девочка, смыкая глаза и легохонько просияла улыбкой.

Старший жрец плотнее прижал к себе юницу, и, поднявшись на ноги, прикрыл одним из свободных концов одеяльца ее голову, да полюбовно покачивая на руках, понес в дом.

Вещун неспешно поднялся на второй уровень дворца и вошел в жарко натопленную опочивальню, где все еще потрескивали в камине, находящемся на супротивной ложу стене, короткие поленья, объятые пламенем. Прикрытое жерло камина кованными резными дверцами, словно смиряло сияние, отбрасываемое огнем, и как любила Еси вкупе со свечами, зажженными в двух свещниках, едва озаряло комнату. Старший жрец, вступив в комнату, сразу направился к ложу, да не раздевая и не снимая одеяльца, уложил задремавшую девочку сверху на кроватку. Туга, торопливо приблизилась к одру, намереваясь, раздеть божество, одначе, Липоксай Ягы, дюже властно молвил:

– Не буди! – полюбовно оглядывая несколько скукоженное тельце любимого чадо, и тем повелением останавливая ретивость няньки.

Старший жрец легохонько огладил прикрытую одеялом спинку Есиньки, и, испрямившись, бесшумно покинув опочивальню, отправился к себе в комнату, оная находилась в ином крыле второго уровня так, чтобы он мог даже ночью, по первому зову чадо, прийти и успокоить ее своей отцовской заботой и теплом.

В полутемном коридоре Липоксай Ягы дожидался Таислав, в соседней комнате, что располагалась напротив опочивальни Еси, поколь жили Радей Видящий и Довол. Сами же двери и в целом коридор охраняли наратники, которые прибыли в поместье под началом помощника Браниполка, очень мощного Туряка, хоть и не отличающегося умом, тем не менее вельми преданного.

– Ваша святость, – шепотом обратился Таислав к вещуну, стоило закрыться дверям опочивальни божества. – Синдик Браниполк прислал сообщение по поводу беспорядков в Овруческой волости в связи с назначением туда старшим жрецом Внислава Ягы. Гонец ждет вас с докладом… Вы его примете днесь или отложите на завтра.

– Приму сейчас, – задумчиво протянул Липоксай Ягы и неспешно двинулся по коридору к лестнице, на ходу не прекращая толковать со своим помощником, идущим, как и было положено, позади него. – Мне надобно вернуться в Лесные Поляны Таислав… на пару дней… хорошо б недельку. Но я страшусь оставить тут одно божественное чадо. Страшусь, что ее ясность затоскует и сызнова захворает, а везти ее с собой Радей Видящий не советует. Сказывает божество еще не пережило давешнее, может наново припомнить произошедшее с ней, смерть няньки, что ноне для нее недопустимо.

Старший жрец и ведун промеж того толкования степенно спустились вниз по лестнице на первый уровень дворца, в широкий зал и направились в казанок, что располагался по правую от ступеней сторону. В зале, как любил вещун, было достаточно светло, ибо не только объемная многорожковая люстра, укрепленная в ровном своде и увенчанная свечами освещала его, но и стоящие по четырем углам восьмирожковые свещники.

– Быть может, – молвил Таислав, отставая от вещуна ровно на шаг. – О том, что вам надо отбыть сказать ее ясности и спросить чего она хочет. Остаться тут без вас, или вернуться с вами в Лесные Поляны.